деревьев, тесно окружавших дом, нагнетали мрак.

Я поднялся по ступенькам и огляделся. Темное озеро находилось совсем рядом и оказалось небольшим – его площадь составляла, возможно, около десяти или двенадцати акров. Озеро добавляло меланхолии в печальную красоту этих мест. В центре водоема виднелся небольшой остров с двумя старыми ясенями, склоненными друг к другу, – их задумчивые абрисы отражались в неподвижной воде. Единственной радостной нотой в этой сцене старины, одиночества и заброшенности были красные закатные лучи, согревавшие дом и пейзаж. Я постучал. Мой стук прозвучал глухо и невесело, отозвавшись издалека глубоким и угрюмым звоном колокола, словно возмущенного, что его пробудили ото сна, длившегося десятки лет.

Быстрота, с которой мне открыли дверь, свидетельствовала о том, что меня ждали. Я увидел жизнерадостного пожилого человека в куртке и гетрах. Его острый красный нос, казалось, подчеркивал приветливую улыбку и хорошее настроение.

В зал проникало очень мало света, и его углы почти терялись в темноте на заднем плане. Он был очень большим, с высоким потолком и опоясывающей его галереей. Даже при открытой двери галерея просматривалась лишь местами. Почти в темноте мой новый знакомый провел меня через широкий холл в комнату. Она оказалась просторной, обшитой деревянными панелями до потолка и обставленной старомодной и неуклюжей мебелью. На окнах висели старые, давно вышедшие из моды занавески, а пол покрывал турецкий ковер. Два окна выходили на озеро, видневшееся сквозь просветы между стволами деревьев. Понадобилось зажечь все свечи, на которые так походил красный нос моего сопровождающего, чтобы разогнать унылый полумрак. Дверь в дальнем конце вела в другое помещение, тоже обшитое деревянными панелями. Там мне приготовили спальню. Обстановку разнообразила кровать с балдахином и тяжелыми гобеленовыми занавесками. В остальном же комната была обставлена в том же старомодном и тяжеловесном стиле, что и первая. Окно в ней также выходило на озеро.

Какими бы мрачными и печальными ни казались эти комнаты, они все же сияли безупречной чистотой. Мне не на что было жаловаться, хотя впечатление они производили довольно удручающее. Отдав кое-какие распоряжения насчет ужина – приятное событие, ожидаемое мною с нетерпением, – я быстро привел себя в порядок. А затем позвал своего красноносого друга в гетрах, Тома Уиндзора – он занимал должность управляющего имением, – сопровождать меня на прогулке по территории. У нас оставался еще час или около того до захода солнца и наступления сумерек.

Стоял чудесный осенний вечер. Мой проводник – удивительно выносливый старик – шагал в таком быстром темпе, что я с трудом поспевал за ним.

Среди группы деревьев на северной границе поместья показалась старинная приходская церковь. Очень маленькая. Разглядеть ее целиком мешала стена парка, но немного ниже в ней сделали проход к дороге. Мы приблизились к железным воротам церковного двора. Дверь церкви открылась, и появился могильщик, чтобы убрать кирку и лопату, которыми он только что копал могилу на церковном дворе, в маленькое хранилище под каменной лестницей башни. Вежливый маленький горбун с проницательным взглядом с удовольствием показал мне церковь. Среди памятников один заинтересовал меня: его установили в память о том самом сквайре Боузе, от которого две мои старые девы унаследовали дом и поместье Барвайк. На надгробии была вырезана высокопарная хвалебная речь о покойном и сообщалось, что он умер в лоне англиканской церкви в возрасте семидесяти одного года.

Я прочитал эту надпись в прощальных лучах заходящего солнца, которое исчезло за горизонтом как раз в тот момент, когда мы покинули кладбище.

– Двадцать лет прошло с тех пор, как умер сквайр, – констатировал я, размышляя и все еще слоняясь по церковному двору.

– Да, сэр, девятого числа прошлого месяца исполнилось двадцать лет, – согласился Том Уиндзор.

– Он, наверное, был хорошим человеком?

– Он был достаточно добродушным и приветливым джентльменом, сэр. Думаю, при жизни он и мухи не обидел. Однако не всегда можно сказать, что у человека на уме и кем он может стать потом. Некоторые, наверное, просто сходят с ума.

– Вы считаете, он был не в своем уме? – уточнил я.

– Он? Нет, сэр, он не был сумасшедшим. Может, немного ленивым, как и все старики, но он чертовски хорошо знал, что делал.

Рассказ Тома Уиндзора выглядел немного загадочным. Но, как и старый сквайр Боуз, я оказался «немного ленив» в тот вечер и больше не задавал вопросов.

Мы миновали ограду и выбрались на узкую дорогу, огибающую церковный двор. Над ним нависали столетние вязы, и в сгустившихся сумерках стало уже совсем темно. Бок о бок шли мы по этой дороге, окруженной двумя шаткими стенами, похожими на скалы. В это время мимо нас с дикой скоростью зигзагами пробежало какое-то существо, издавая дребезжащий звук, похожий на испуганный смех. Мне удалось лишь разглядеть, что это была человеческая фигура. Признаться, увиденное меня несколько поразило. Одеждой незнакомцу служило нечто вроде грязно-белого платья. Помню, что сначала принял его за белую лошадь, галопом несущуюся по дороге. Том Уиндзор обернулся и посмотрел вслед удаляющейся фигуре.

– Снова отправился на поиски ночлега, – тихо сказал он. – Этому парню легко найти постель: шесть футов сухого торфа, вереска или укромный уголок в сухой канаве. Он ни разу не ночевал в доме за эти двадцать лет и никогда не будет, пока растет трава.

– Он сумасшедший? – спросил я.

– Что-то в этом роде, сэр. Он идиот, слабоумный. Мы зовем его «Дьявол Дикон», потому что «дьявол» – это почти единственное слово, которое он произносит.

Мне пришло в голову, что этот слабоумный связан с историей старого сквайра Боуза.

– Наверняка о нем рассказывают странные вещи, я прав? – задал я новый вопрос.

– Более или менее, сэр, более или менее. Некоторые истории действительно странные.

– Он двадцать лет не спал в доме? Примерно в это время умер сквайр, – продолжил я.

– Так и есть, сэр. Он перестал ночевать в доме вскоре после этого.

– Вы должны рассказать мне все, что знаете, Том. Сегодня вечером. После ужина я смогу спокойно послушать вас.

Уиндзору, однако, не понравилась моя просьба, и, глядя прямо перед собой, пока мы тащились дальше, он произнес:

– Видите ли, сэр, уже много лет в нашем доме было тихо. Никто не беспокоил людей ни внутри дома, ни за его стенами, во всем лесу вокруг Барвайк-холла. И моя старуха явно будет против разговоров о таких вещах. Мы оба думаем, что лучше бы не будить призраков прошлого.

К концу последней фразы он понизил голос и многозначительно кивнул.

Вскоре мы дошли до калитки в стене парка, и Том отпер ее, после чего мы снова