Вот и теперь, сидя в маленьком китайском кафе, среди большого количества других людей, я рассказывала Олегу о том, чем сейчас занимаюсь.

– Это отвратительно! – сказал он, когда я дошла до описания состояния Владика. – Агния, тебе не кажется, что вы влезаете в дело, которым должны заниматься другие люди? Ты хоть понимаешь, какие деньги крутятся в этом бизнесе? А это означает, что соваться туда опасно!

– Но у тех, кто должен этим заниматься, как ты говоришь, почему-то руки оказались коротки! Вместо того чтобы прислушаться к голосу разума, милиция начинает разрабатывать самую легкую версию: они едва не привлекли родителей за то, что у тех украли детей! Я даже не думала, что торговля органами ведется в таких масштабах. Нет, я, конечно, слышала, что время от времени такое происходит, но где-то в других местах, в других странах, и я никак не могла представить, что это может коснуться меня так близко. Оказывается, в России существует огромная проблема и целая разветвленная преступная сеть, которая заполняет вакуум отсутствующих органов для пересадки. А свято место, как известно, пусто не бывает!

Шилов задумчиво посмотрел на меня.

– Ты помнишь громкое московское дело Орешкина в две тысяча третьем году? – спросил он неожиданно.

К своему стыду, я вынуждена была ответить отрицательно.

– Напомнишь мне?

– Там все до сих пор не ясно. Состоялось уже три заседания суда, но каждый раз дело возобновлялось. Самое главное, ни один суд так и не сумел окончательно доказать, что пациент Орешкин действительно был мертв к тому моменту, как у него извлекли почки.

Сторона обвинения настаивала, что он был жив, и приводила показания врачей госпиталя МВД, которых прокурорские работники привезли с собой в нашумевший момент «захвата врачей с поличным». В качестве доказательства была приведена электрокардиограмма, на которой якобы были отмечены четырнадцать секунд самостоятельного биения сердца у Орешкина, когда его уже готовили к изъятию почек.

– Но, – сказала я, – ты ведь понимаешь, что только лишь по ЭКГ, тем более с таким коротким интервалом времени, нельзя утверждать, что человек жив? Отдельные сердечные сокращения могли быть только патологической электрической активностью умирающего сердца в отсутствие кровотока.

– Да, – кивнул Шилов. – Врачи госпиталя МВД в течение сорока минут пытались оживить Орешкина, и у них ничего не вышло. Но обвинение основывалось не только на этом. Прокурор поставил вопрос о том, правильным ли и достаточным ли было лечение пациента Орешкина в больнице. Эксперты заключили: лечение было правильным, но недостаточным. А недостаточным потому, что врачи-реаниматологи сделали все, что было в их силах, за исключением операции. Фактически Орешкин умер бы уже в приемном отделении, если бы его не реанимировала одна из подсудимых врачей. Но она утверждала, что Орешкин из-за низкого артериального давления не перенес бы операции, которая могла ему помочь. Допрашивали кучу народу, и один из свидетелей показал, что один из подсудимых однажды признался ему, что за каждый забор органов получает пятьсот долларов. Еще одна медсестра рассказала, что иногда получала от своего больничного руководства пятьсот рублей премии «в конверте» и думала, что это за участие в операциях по изъятию органов, почему и была уверена, что органы продают. Как раз в то время сменилось руководство Московского центра органного донорства: бывшего директора сняли за систематическое пьянство, поставили женщину, Марину Дронову. Когда начался процесс над «врачами-убийцами», ее называли чуть ли не главным организатором налаженной продажи органов. Тем не менее, ни прокурорская проверка документов центра, ни даже обыск в квартире Дроновой результатов не дали.

– Интересно, – фыркнула я, – а что они надеялись найти в ее доме – почки и печень в холодильнике вперемешку с помидорами и колбасой? А что касается документов, неужели ты действительно веришь, что даже если бы эта Дронова имела отношение к преступлению, то она стала бы вести документацию и хранить ее дома – тем более, зная о начавшемся следствии? К чему ты вообще рассказываешь мне об этом?

– Да к тому, что сейчас в нашей медицине такое творится, что сам черт ногу сломит! Возможно, из-за этого Верховный суд и решил устроить «показательный процесс» над «врачами-убийцами»? Просто потому, что ни милиция, ни прокуратура не в состоянии справиться с разгулом преступности в нашей области?

Я склонна была согласиться. Медицина – сфера специфическая, и, чтобы разобраться в том, что действительно происходит, необходимо хоть немного в ней разбираться. Могу представить, как чувствуют себя следователи и судьи, когда допрашиваемые ими врачи начинают сыпать медицинскими терминами! Я сама врач, и мне обидно слышать то, что порой по телевизору кричат о нечистоплотности моих коллег, взяточничестве, некомпетентности и халатности, которая порой приводит к тяжелым последствиям или даже смерти пациентов. Беда в том, что я знаю: часто это чистая правда, и мне стыдно и больно это признавать, однако закрывать глаза было бы политикой страуса, который прячет голову в песок при малейших признаках опасности. Врачей, честно выполняющих свой долг, подавляющее большинство, но это не значит, что все мы должны набрать в рот воды и блюсти своеобразную омерту, сицилийский закон молчания, благодаря которому итальянскому правительству понадобилось так много времени, чтобы победить мафию. Возможно, дело Орешкина и высосано из пальца – надеюсь, Верховный суд наконец разберется, что правда, а что – показуха. Однако оно ясно показывает одно: процент раскрываемости дел, связанных с медициной, настолько низок, что возникает необходимость в «показательных» судах!

– Между прочим, – сказала я, с трудом оторвавшись от размышлений, – большинство «врачебных» дел вообще не доходит до суда и сдувается, как воздушный шарик, еще до того, как прокуратура сможет выдвинуть хоть какое-то обвинение! И ты еще сомневаешься, что ОМР не стоит вмешиваться?

– Да не ОМР, – отмахнулся Шилов. – Я о тебе говорю. Ты все-таки женщина, обычный врач, а тут такой бизнес... Лицкявичус ваш прошел все горячие точки, Никита, опять же, тоже не лыком шит...

– А я, значит, лыком?! – возмутилась я, подбоченясь. – Я, между прочим, тоже кое-чего повидала...

– Вот-вот, – закивал Олег, – и я о том же: после каждого твоего «видения» я почему-то находил тебя в больнице, припоминаешь? Ты не можешь требовать, чтобы я спокойно относился к твоим «факультативным» занятиям, – ты, в конце концов, моя жена, а не Джеймс Бонд!

– А что, – хихикнула я при этом сравнении с героем боевиков, – представь: я, вся в коже, с сигарой в зубах, на десятисантиметровых шпильках, по «узи» в каждой руке...

Глаза Шилова опасно блеснули в искусственном свете ламп.

– Ты все купила? – спросил он, облизнув внезапно пересохшие губы.

– Угу, – кивнула я, понимая, к чему все идет.

– Домой! – рявкнул он, и мы, сорвавшись с места, понеслись к выходу.

* * *

– Значит, вы уже сталкивались с подобными случаями? В вашей статье так написано.