Они постоянно переезжали, и не из округа в округ, что не редкость, но из штата в штат. Калифорния, Арканзас, Миссури, Нью-Йорк. Часто они уезжали в спешке — сматывали удочки прямо посреди ночи. Однажды им даже не хватило времени собрать его игрушки, взять хотя бы его любимого десантника Джо.

Мысль о матери разволновала его. Больше всего он запомнил ее энергичность. Она постоянно находилась в движении. А вот как она выглядела, Томас помнил смутно, разве что длинные золотисто-каштановые волосы и бледную кожу, которой было приятно касаться. Он потерял все ее фотографии вместе со своей одеждой, комиксами и карточками знаменитых хоккеистов во время поспешного бегства от одного из приемных отцов — автомеханика Майка, слишком большого любителя побороться, чтобы это понравилось десятилетнему мальчишке. Он не помнил цвет ее глаз, или как она улыбалась, или звук ее смеха. Годы оставили лишь расплывчатое пятно, зыбкую тень.

Дожевав бургер, Болден оставил на столике обертку и недопитую колу и вышел на улицу. Все, со школой покончено. А также и со всей этой приемной заботой. Хватит с него ссор и драк. Он устал от жирных мужиков, у которых трещат штаны, когда они тискают игроков другой команды, отбирая мяч. Худенький Фил Грабовски ждал на углу.

— Привет, Томми!

Болден дал ему пять, потом обхватил рукой за шею и пригнул его голову к груди.

— Привет, дурашка, привет, — приговаривал Томас, ероша его волосы.

— Ну хватит, старик. — Филли высвободился из его объятий. — Обнимаешь тут меня…

Фил Грабовски — невысокий угрюмый подросток, худой и всегда какой-то испуганный — на вид был еще маловат, чтобы иметь столько прыщей, однако его лицо напоминало одну большую болячку. А вообще он ничем не выделялся. Чаще всего бубнил что-то о разводе своих родителей или мечтал о том, что будет есть, когда ему снимут брекеты. И тем не менее он был здесь, а не в школе, где ему, вообще-то, полагалось находиться, что и делало Фила Грабовски другом Томаса.

— Мы реально пойдем на это? — спрашивал Филли. — Не, правда, ты серьезно? Дельце-то непростое, даже для тебя.

— А как ты по-другому собираешься заработать сотню баксов? Концерт в пятницу. Лично я железно пойду на «Роллингов».

Болден изобразил руками, что играет на гитаре, и пропел несколько строчек из песни «Коричневый сахар». На нем были ливайсы и футболка с изображением группы «Роллинг Стоунз», та самая — с кроваво-красным ртом, ставшим логотипом их турне по Северной Америке в 1974 году. Джинсы он отгладил. Футболка была старенькая, тесноватая, но чистая. Болден сам стирал свою одежду, сам готовил себе еду и вообще заботился о себе сам. Его последняя приемная мамаша с самого начала заявила, что она «не собирается ни на кого ишачить».

Ну конечно, думал Болден, она просто собирается получать от государства свои четыреста долларов в месяц за то, что дает Томми койку в одной комнате с еще шестерыми детьми. Вот дрянь! Ну ничего, скоро она промелькнет и исчезнет, как фигура пешехода в его зеркале заднего вида. Она, да и кто угодно в этой незабвенной Земле Линкольна. Ему нужны деньги не чтобы посмотреть на «Роллингов», а чтобы убраться ко всем чертям. Все, с Чикаго покончено раз и навсегда!

Кивая в такт своим мыслям, он пошел по Брукхерст. Дождевые тучи нависли над головой. Холодный ветер гнал по тротуару скомканную пачку сигарет. Болден подхватил ее посмотреть, есть ли что внутри.

— Пусто, — произнес он и бросил пачку через плечо.

Впереди маячили сложенные из красного кирпича башни Кабрини-Грин. Он хорошо усвоил, что пересекать бульвар Мартина Лютера Кинга нельзя. Если ты белый, к северу тебе ходу нет. Квартал, где он жил, тоже не отличался особым благополучием. По обеим сторонам улицы тянулись обшарпанные деревянные дома на разных стадиях аварийности: в одном на фасаде выбито окно, в другом в крыше зияла дыра, в третьем на крыльце не хватало ступенек. Но все они были одного цвета — цвета полного запустения.

Стояла середина апреля. Три дня назад выпал последний снег. Его остатки, перемешанные с грязью и сажей, виднелись то тут, то там на тротуаре. Болден принялся играючи перескакивать с одного снежного островка на другой, выкрикивая названия островов: Мидуэй, Уэйк, Гуадалканал, Тулаги. Затем перешел на центральные провинции Вьетнама: Куангчи, Биньдинь, Дананг. Одно время он мечтал пойти в морскую пехоту.

— Меня мать убьет, если узнает, что я опять закосил школу, — говорил Филли Грабовски, прыгая вслед за ним.

— Ты что, матери боишься? — ответил ему Болден. — Тебе уже пятнадцать, и ты сам должен говорить ей, что делать.

— Да что ты про это знаешь!

— Все знаю. У меня таких мамаш тридцать было.

— Так они ж не настоящие.

— Очень даже настоящие — все болтали, как твоя.

— Она просто переживает за меня.

— Тогда не ной, — сердито оборвал его Болден и, остановившись, повернулся к другу. — Может, она не такая уж и плохая.

— Может, — согласился Филли. — Во всяком случае, она не бросила меня.

— Моя мама меня тоже не бросила.

— Чего ж она тогда свалила? Ты никогда не рассказывал мне.

— У нее были дела.

— Например?

— Не знаю, но она сказала, что это важно.

— Откуда ты можешь знать? Тебе было-то шесть лет.

— А вот и знаю.

— Может, ты для нее стал обычным геморроем. Так моя мать говорит.

Томми задумался над этим замечанием. Не проходило и дня, чтобы он не спрашивал себя, что он должен был сделать, чтобы мать осталась. Наверное, надо было быть нежнее, послушнее, веселее, умнее, выше, быстрее, красивее, надежнее — да что угодно, только бы она не уходила.

В ответ он пожал плечами:

— Может быть.

Болден засунул руки в карманы, и они молча шли еще минут двадцать. Когда они почти добрались до места, он сбавил шаг и выложил свой план.

— Каждый день ровно в одиннадцать этот чувак приезжает сюда, в дом, а в одиннадцать ноль пять уезжает. Времени как раз хватает, чтобы забежать внутрь, взять наличные и смыться.

— Один?

— Всегда один.

— Откуда знаешь?

— А вот знаю. По-твоему, я просто так сижу и ни хрена не делаю целый день?

— И у него есть деньги?

— Он за ними и приезжает: собирает их с нарков, которые тусуются в доме всю ночь.

Человек, которого Болден хотел ограбить, был торговцем наркотиками, а дом, в который он забегал на пять минут, — притоном. А еще — вечной темой ужастиков в школе. Кто-то говорил, что это гнусная ночлежка. Другие — что без колдовства здесь не обошлось. Болден следил за домом около недели и пришел к гораздо менее ужасному выводу: каждую ночь сюда приходило от тридцати до пятидесяти человек. Некоторые покупали дозу прямо в дверях, другие исчезали внутри. Доза крэка стоила десять баксов. Болден прикинул, что каждый покупатель брал от десяти до двадцати доз. Как ни крути, даже по самым скромным подсчетам к утру набиралось не меньше трех тысяч баксов.