Шрифт:
Интервал:
Закладка:
–Так значит, неизвестно, какими средствами пользовалась Психея?
– Ты что-нибудь знаешь?
– Нет. Хотя, подожди, ты можешь узнать, куда переводили пациентов госпиталя Святой Елены лет десять назад, тогда еще случились какие-то волнения?
– Протесты были вызваны ужесточением ограничений. Еще какая-то история неприятная случилась в литературной академии, ее, кстати, вскоре закрыли, а потом переформатировали. Хроник по этому поводу очень мало, но я попробую что-нибудь найти. А ты что-то помнишь?
– Нет. Мне рассказывали об этом. В Трансильвании. Ну же, Лола, не хмурься. У меня не так уж много прошлого. Осталось.
* * *
– Амур не помнил ничего из последних трех месяцев своей божественной жизни. Богом он был весьма посредственным, поскольку дальше своего распрекрасного носа не видел ничего. А между тем, каждая женщина, будь то на небе или на земле, не мешкая, отдала бы ему свою душу.
– Мам, извини, не хочу перебивать, но такое ощущение, что эти слова принадлежат даме, обиженной Амуром.
– Да? Так очевидно? Хорошо, начнем по-другому. Амур проснулся после очередного пиршества на Олимпе. В голове златокудрого бога звенело после дионисова пойла. Он протер свои сонные божественные очи и принялся разглядывать в зеркале слегка помятое лицо…
– Мам, Амур получается какой-то слишком… отталкивающий. Он же самый прекрасный бог. Он дарит людям любовь.
– О, мой наивный сын, как бы я хотела, чтобы ты продолжал так думать, когда вырастешь.
– Можно я начну?
– Прошу! Только есть одно условие. Амур не должен помнить ничего из последних двух, нет, давай трех месяцев своей жизни. – Данко кивнул.
– Амур проснулся после похода к оракулу, проспав несколько дней. Так было всегда, когда он сталкивался с высшей мудростью. Когда-то это предрекло ему встречу с прекрасной Психеей, любовью всей его вечной жизни. Он заранее узнал обо всех испытаниях, но научившись быть мудрым, не открыл их своей нареченной, не вмешивался в судьбу и позволил времени самому определять грядущее. – Данко вопросительно посмотрел на мать…
– Как красиво! Он не должен помнить… – шепнула Психея, боясь спугнуть вдохновение, с которым сын рассказывал историю. – Данко кивнул.
– Влетел Гермес, он быстрее всех почувствовал пробуждение Амура.
– Скажи-ка братец, сколько я проспал?
– Великий Зевс! Ты жив, бог любви, мы и не знали, что думать, даже Аид, даже Персефона не могли ничего сделать. Тебя не было ни там, ни там… Мы и не предполагали, что можно сотворить такое с богом.
– О, быстрокрылый брат, я не успеваю за полетом твоей мысли! Что же случилось со мной?
– Ты спал три месяца! Какие-то немыслимые чары. А сколько же людей страдают без твоего присмотра!
– Три месяца? Я ничего не помню! Последнее… Лишь она… Во тьме, потом свеча, и капля воска на плече. Я умираю от любви, Гермес. Смотри.
– О, эта рана. Мы видели ее, но думали, что колдовство не причинит тебе вреда. Ошибка стоила так дорого.
– Я уверен, лишь моя любимая сможет исцелить меня. Позовите же ее.
– Но ты сказал, что ненавидишь Психею… Подлой называл… Грозил изгнать…
– Это очаровательно, сынок! То, что нужно! Позволь, я продолжу… – Психея загадочно улыбнулась.
Глава 13. Во мраке
– Профессор! Профессор! Откройте! Ну же!
– Данко? Входи. Что случилось? За тобой кто-нибудь гонится?
– Ну… До этого пока не дошло, хотя, скоро…
– Так! Что ты еще задумал?
– Профессор, вы что пили?
– Так очевидно?
– Вижу, Вы переживаете из-за нашего визита к Анне… А я задумал новый эксперимент!
– И какой же? – В голове у Гесина звенело так, что впору было попросить Данко посетить один запретный адресок и взять на его имя что-нибудь покрепче, желательно шотландского производства, и плевать на деньги.
– Я хочу переписать Мрака! В смысле Марка!
– Что? Кого? Ты с ума сошел! О твоих способностях, твоем… даре не должна знать ни одна душа! О… моя голова…Но как в твою пришла столь глупая мысль?
– Профессор, если бы Вы не пили, то могли бы оценить все детали моего прекрасного плана. Я переписываю Мрака, никто ничего не замечает. Он перестает доставать реакционеров вроде меня. И не сдаст Вас на следующей неделе ДОЛОВцам!
– Откуда ты узнал?
– Георги случайно подслушал разговор его прихвостней. Он уже подготовил донос. Ждет удобного случая, чтобы передать его своему родственнику, Главному Ограничителю.
– Зачем этому недоноску…
– Извините, профессор. Личная неприязнь. Еще Мрак хочет выслужиться. На будущее. Он явно не намерен сочинять соцречевки.
– Это нужно обдумать. В любом случае, ты не станешь вмешиваться. И не смотри так. Я твой профессор. Будь послушным мальчиком.
– Вы это серьезно? Вы не просто профессор, Герман Гесин. Вы… мой друг. И я не останусь в стороне.
– Раз ты мой друг, останься, прошу тебя! Кто еще будет носить мне передачи и запрещенные книги в застенки ограничителей?
– Я сообщу Анне.
– Что? Не смей! Данко, обещай мне!
– Раз Вы сами не намерены действовать!
– Ты невыносим!
– И горжусь этим.
– Даже, если ты попробуешь воздействовать на Мрака, как ты заставишь прочесть его свой рассказ? И времени не хватит, раз уже на следующей неделе.
– Вот поэтому, не буду Вас задерживать. Прощайтесь со своими вредными привычками и преподаванием, а я сидеть не намерен!
– Данко! Данко, стой! Не нужно вырывать сердце из груди. Не ради меня.
– Позвольте мне решать, любитель Горького! Вот, кстати! Из наших с Георги запасов. Вам сразу станет легче.
Профессор Гесин откупорил бутылку. Лучше не станет, но раз ему осталось лишь несколько дней дышать относительно свободным воздухом, то сойдет. Главное, уберечь мальчишку, когда они придут. А в том, что придут, и обязательно во время занятий, так чтобы вся академия видела его позор, Герман не сомневался. Он отпил прямо из горлышка и сел писать план своей последней лекции.
*
