сон,

Наскуча жертвой быть привычной

Давно презренной суеты,

И неприязни двуязычной,

И простодушной клеветы,

Отступник света, друг природы,

Покинул он родной предел

И в край далекий полетел

С веселым призраком свободы.

 Свобода! он одной тебя

Еще искал в пустынном мире.

Страстями чувства истребя,

Охолодев к мечтам и к лире,

С волненьем песни он внимал,

Одушевленные тобою,

И с верой, пламенной мольбою

Твой гордый идол обнимал.

 Свершилось… целью упованья

Не зрит он в мире ничего.

И вы, последние мечтанья,

И вы сокрылись от него.

Он раб. Склонясь главой на камень,

Он ждет, чтоб с сумрачной зарей

Погас печальной жизни пламень,

И жаждет сени гробовой.

 Уж меркнет солнце за горами;

Вдали раздался шумный гул;

С полей народ идет в аул,

Сверкая светлыми косами.

Пришли; в домах зажглись огни,

И постепенно шум нестройный

Умолкнул; всё в ночной тени

Объято негою спокойной;

Вдали сверкает горный ключ,

Сбегая с каменной стремнины;

Оделись пеленою туч

Кавказа спящие вершины…

Но кто, в сиянии луны,

Среди глубокой тишины

Идет, украдкою ступая?

Очнулся русский. Перед ним,

С приветом нежным и немым,

Стоит черкешенка младая.

На деву, молча, смотрит он

И мыслит: это лживый сон,

Усталых чувств игра пустая.

Луною чуть озарена,

С улыбкой жалости отрадной

Колена преклонив, она

К его устам кумыс(6) прохладный

Подносит тихою рукой.

Но он забыл сосуд целебный;

Он ловит жадною душой

Приятной речи звук волшебный

И взоры девы молодой.

Он чуждых слов не понимает;

Но взор умильный, жар ланит,

Но голос нежный говорит:

Живи! и пленник оживает.

И он, собрав остаток сил,

Веленью милому покорный,

Привстал и чашей благотворной

Томленье жажды утолил.

Потом на камень вновь склонился

Отягощенною главой;

Но всё к черкешенке младой

Угасший взор его стремился

И долго, долго перед ним

Она, задумчива, сидела;

Как бы участием немым

Утешить пленника хотела;

Уста невольно каждый час

С начатой речью открывались;

Она вздыхала, и не раз

Слезами очи наполнялись.

 За днями дни прошли как тень.

В горах, окованный, у стада

Проводит пленник каждый день.

Пещеры тёмная прохлада

Его скрывает в летний зной;

Когда же рог луны сребристой

Блеснет за мрачною горой,

Черкешенка, тропой тенистой,

Приносит пленнику вино,

Кумыс, и ульев сот душистый,

И белоснежное пшено;

С ним тайный ужин разделяет;

На нем покоит нежный взор;

С неясной речию сливает

Очей и знаков разговор;

Поет ему и песни гор,

И песни Грузии счастливой(7)

И памяти нетерпеливой

Передает язык чужой.

Впервые девственной душой

Она любила, знала счастье;

Но русский жизни молодой

Давно утратил сладострастье:

Не мог он сердцем отвечать

Любви младенческой, открытой –

Быть может, сон любви забытой

Боялся он воспоминать.

 Не вдруг увянет наша младость,

Не вдруг восторги бросят нас,

И неожиданную радость

Еще обнимем мы не раз;

Но вы, живые впечатленья,

Первоначальная любовь,

Небесный пламень упоенья,

Не прилетаете вы вновь.

 Казалось, пленник безнадежный

К унылой жизни привыкал.

Тоску неволи, жар мятежный

В душе глубоко он скрывал.

Влачася меж угрюмых скал

В час ранней, утренней прохлады,

Вперял он любопытный взор

На отдаленные громады

Седых, румяных, синих гор.

Великолепные картины!

Престолы вечные снегов,

Очам казались их вершины

Недвижной цепью облаков,

И в их кругу колосс двуглавый,

В венце блистая ледяном,

Эльбрус огромный, величавый,

Белел на небе голубом(8).

Когда, с глухим сливаясь гулом,

Предтеча бури, гром гремел,

Как часто пленник над аулом

Недвижим на горе сидел!

У ног его дымились тучи,

В степи взвивался прах летучий;

Уже приюта между скал

Елень испуганный искал;

Орлы с утесов подымались

И в небесах перекликались;

Шум табунов, мычанье стад

Уж гласом бури заглушались…

И вдруг на долы дождь и град

Из туч сквозь молний извергались;

Волнами роя крутизны,

Сдвигая камни вековые,

Текли потоки дождевые –

А пленник, с горной вышины,

Один, за тучей громовою,

Возврата солнечного ждал,

Недосягаемый грозою,

И бури немощному вою

С какой-то радостью внимал.

 Но европейца всё вниманье

Народ сей чудный привлекал.

Меж горцев пленник наблюдал

Их веру, нравы, воспитанье,

Любил их жизни простоту,

Гостеприимство, жажду брани,

Движений вольных быстроту,

И легкость ног, и силу длани;

Смотрел по целым он часам,

Как иногда черкес проворный,

Широкой степью, по горам,

В косматой шапке, в бурке черной,

К луке склонясь, на стремена

Ногою стройной опираясь,

Летал по воле скакуна,

К войне заране приучаясь.

Он любовался красотой

Одежды бранной и простой.

Черкес оружием обвешан;

Он им гордится, им утешен:

На нем броня, пищаль, колчан,

Кубанский лук, кинжал, аркан

И шашка, вечная подруга

Его трудов, его досуга.

Ничто его не тяготит,

Ничто не брякнет; пеший, конный –

Всё тот же он; всё тот же вид

Непобедимый, непреклонный.

Гроза беспечных казаков,

Его богатство – конь ретивый,

Питомец горских табунов,

Товарищ верный, терпеливый,

В пещере иль в траве глухой

Коварный хищник с ним таится

И вдруг, внезапною стрелой,

Завидя путника, стремится;

В одно мгновенье верный бой

Решит удар его могучий,

И странника в ущелья гор

Уже влечет аркан летучий.

Стремится конь во весь опор,

Исполнен огненной отваги;