– Переодеться.

– А здесь что мешает?

«Ты», – хотел было сказать он, но Ингрид поняла без слов. Ухмыльнулась:

– И чего я там не видела?

Остальные заржали. Эрик залился краской. Ингрид пожала плечами и демонстративно повернулась к стене.

– Хватит, – сказал Альмод, гася светлячок. – Повеселились, и будет.

Эрик разложил мокрую одежду на лавке у стола – глядишь, к утру просохнет, – вытянулся. В голове зудел, не давая покоя, вопрос.

– А сколько живут чистильщики?

Теперь над ним смеялись в три голоса.

– Тебе среднее или медианное? – поинтересовался Альмод, когда хохот стих.

– Медианное.

Так точнее.

– Два года.

Половина чистильщиков не переживают двух лет. У Эрика перехватило дыхание.

– Я же говорил, что живучий, – хмыкнул Альмод. – Все, спим. И если кто-нибудь еще раз меня разбудит, точно убью.

Когда Эрик проснулся, в комнате был только Фроди: сидя за столом, раскладывал на неравные кучки монеты. Среди красной меди кое-где поблескивали осьмушки разрубленных серебряков.

– Забирай, – сказал он, пододвигая к краю стола одну из кучек. – Твоя доля.

– В смысле? – спросил Эрик, не слишком соображая спросонья.

– Смотри. – Фроди сгреб самую большую груду в кошель. – Вот это – в казну ордена. Это – в общий котел. Еда, ночлег, снаряжение, книги… На книги еще из жалования добавляем, четверть, не забудь, когда получишь. Кстати, что ты просишь за свою?

Эрик покачал головой:

– Ничего. Она мне досталась…

Не даром, совсем не даром. Он бы сказал, что заплатил слишком дорого, только никто не спрашивал.

– …не за деньги.

Фроди кивнул:

– А это, – четыре оставшиеся кучки выглядели равными, – наши доли. За вчерашнее. На баловство всякое.

Эрик собрал монеты, не считая, скривился: медь. Кажется – много и тяжело, на самом деле на пару раз поесть да выпить. Хорошо, если пара серебряков наберется.

– В городе будем, обменяешь, – понятливо хмыкнул Фроди. – Откуда у деревенских серебро?

Эрик пожал плечами: ему почем знать?

– А где остальные?

– Умываются. Альмод просил напомнить про кости.

Эрик усмехнулся: заботник нашелся. Подновил плетение, потом вспомнил еще кое-что.

– Твою спину он смотрел?

– Да. Еще день побездельничаю, и завтра уходим.

Он выбрался из-за стола, бесцеремонно схватил Эрика за подбородок, разворачивая к свету. Прежде чем тот успел вырваться, щека засвербела.

– Ну вот, – сказал Фроди, выпуская. – Чтобы синячищем не сверкал, девок не распугивал.

– Плевать я хотел на девок! – буркнул Эрик. – Так бы и сказал: чтобы люди болтать не начали.

– А что люди? Люди скажут: поучили сопляка, значит, за дело.

Может, и за дело. Только откуда ему было знать, что из перехода вылезет что-то опасное? Ему вообще никто ничего не объяснял. Сказали, мол, спросишь, когда разрешу, – и все. Разрешения он, к слову, так и не услышал. Эрик отвернулся к двери:

– Пойду тоже умоюсь.

– Обиделся? – спросил Фроди в спину.

– Нет.

Он в самом деле не обиделся. Обида – это бессильная злость, надутые губы, попытка заставить другого чувствовать себя виноватым. Обижаться можно на Мару. Не на командира.

– Не обиделся, – повторил он. – Просто очень зол.

А еще до сих пор не хочется встречаться взглядом с Фроди.

– Это хорошо.

Эрик удивленно развернулся.

– Злость – держит, не оставляет места отчаянию. Не дает сдаться. Только на ней я и протянул… – Фроди дернул щекой, отворачиваясь. Потом добавил: – К слову, не у одного тебя вчера был тяжелый и слишком длинный день.

– Мне-то что с того?

– А если подумаешь?

– Слушай, что ты от меня хочешь? – спросил Эрик. – Чтобы я возлюбил человека, который сперва едва меня не убил, потом просто… забрал, точно на рудники кат… – Он осекся.

– Меня он забрал с рудника. И, поверь, разница есть. Даже с учетом… – Фроди мотнул подбородком за спину.

– Извини. – Эрик помолчал. – Я понимаю тебя. Я даже понимаю его: если бы меня разбудили посреди ночи…

– Я не спал, – сказал Альмод, открывая дверь. Мокрые волосы казались почти черными, по плечам – рубаху он нес в руках – стекали капли. На шее, кроме того серебряного амулета, что Эрик уже видел, висела еще одна цепочка, с изящным, очевидно женским, кольцом. На левом запястье отливали алым три бусины.

– Мог бы и не показывать, что подслушивал… – буркнул Фроди.

– Я не подслушивал. Но, открывая дверь, услышал, а догадаться, о ком вы сплетничаете, не так уж трудно. – Он вытащил из-под лавки сумку. – Можете продолжать, ничего нового я про себя все равно не узнаю.

Эрик отвел взгляд от спины, исчерченной шрамами. Какая-то мысль зудела в голове, не давая покоя и никак не желая оформиться.

– Погоди… Ты не спал.

– Ну да. – Альмод сунулся в ворот рубахи. – Вчера вечером ты походил на человека, который решил, что терять уже нечего, и прощается с жизнью. Такого нельзя ни на миг оставлять одного… Если не хочешь обнаружить труп.

Отлично. То есть у него еще и на лице все было написано. Потом до Эрика все же дошло.

– То есть ты не спал… – медленно произнес он. – Дал мне уйти. Начать и закончить плетение. Пронаблюдал, как меня чуть не сожрали. А потом избил за то, что мог остановить в любой момент.

– «Избил», – вмешался Фроди, – это когда неделю мордой в пол с переломанным всем и ссышь кровью.

– Вот спасибочки, милостивцы! – всплеснул руками Эрик. – Благодарствуйте, всю жизнь помнить буду доброту да ласку!

– Нарываешься? – хмыкнул Фроди.

– Устал бояться. Нарывайся – не нарывайся, все равно мне с вами не справиться, сделаете что захотите и когда захотите.

Альмод передернул плечами, точно так же как вчера, не поймешь – то ли да, то ли нет:

– Медведя я просто не успел перехватить, слишком быстрый оказался.

Да, быстрый – не то слово, все случившееся тогда уложилось от силы в две дюжины ударов сердца.

– Мечом было бы ловчее, но меч я не взял, думал, что придется только отобрать у тебя нож, или веревку, или что ты там хотел…

– Не важно.