Цуюко, которая была здесь на положении второй мамаши, посадила рядом с собой младшую, Умэко, и повернулась к нам с бесстрастным видом. Между мной и хозяином завязался скучнейший разговор о торговле с Кореей. Мои безразличные ответы вся компания выслушивала с благоговением. Даже Коити, всегда такой озорной, при виде оказанного мне почтения оробел и смирно сидел возле меня, скромно поджав ноги.

Но вся эта торжественная обстановка была не во вкусе хозяина. Он предложил нам с Коити принять ванну. А сам тем временем переоделся в лёгкое кимоно и ждал меня. С ним сидела одна Цуюко. Остальные ушли в главную часть дома. Коити проводили туда же. Цуюко молча наливала нам. Под действием сакэ[23] хозяин вскоре стал самим собой, и голос его звучал всё громче.

Предки Огава были судовладельцами. Теперешний хозяин, Такэдзо, имел семь хороших шхун. В округе он считался одним из самых богатых людей. Он ни в чём не испытывал недостатка. И единственное, чего ему не хватало, это сына. Все пятеро детей были девочками. Старшая дочь была выдана за богатого землевладельца из того же уезда. Следующая — Цуюко, назначалась наследницей, и вопрос о её замужестве был почти решён. Судьба остальных трёх оставалась неясной. Это-то и волновало отца. Сам он был жизнедеятельным, прямодушным и непреклонным человеком. В молодые годы он не страшился водить суда до самого севера. Он был смелым и упорным, и презирал беснующиеся волны Северного моря, и в то же время мягким и добрым, как волны Сэтуоти[24] весной. Всё, что приходило ему в голову, обязательно становилось известным каждому.

Ходили слухи, что Огава собирается выдать одну из своих дочерей за Минэо Ёсиока. Вёл он себя так, что я уж начал верить этому. Если эти слухи оправдаются, то, считаясь с моим желанием, он выдаст за меня только Айко. Ведь Айко нравится мне больше всех.

Я с тем и приехал, чтобы решить этот вопрос. Конечно, исполнить все формальности я попрошу тётку. Она уж найдёт, как сделать лучше. Намёками выяснит обстановку. Когда всё будет договорено, пошлю матери в Токио телеграмму, и наша семья исполнит свои обязанности. А пока я буду жить у них, во время прогулок с Айко по берегу моря выяснится её отношение ко мне и вообще её настроение. Но сам я отцу не должен даже намекать. Правда, я пытался всё же исподволь выяснить у подвыпившего отца его намерения. Но чем больше он пил, тем пространнее разглагольствовал о торговле с Кореей. Про наши личные дела не было сказано ни слова.

— Вы всё так же полны энергии, — пришлось мне сказать ему.

— Ну что ты! Мне хоть и приятно слышать такие вещи, но я уже плох. Ты даже не представляешь, как я плох стал в последнее время, — пожаловался он мне.

— Да что вы! Посмотрите на себя…

— Нет, это я так. Просто я закалённый, вот и кажется с виду, что я крепче тебя. Но сердце у меня сдало. Если киль у судна подгнил, значит, ему уже недолго осталось плавать. Вот тебе я завидую. Ты-то можешь работать изо всех сил.

— Что вы, какой из меня толк!

— А разве у тебя нет дела? Ты же постиг науки. А человек учёный делает карьеру.

— Я вовсе не стремлюсь к карьере. — Этого не стоило говорить, но я сболтнул спьяна.

— Это почему же? — он сверкнул глазами, видимо, еле удержался от того, чтобы не накричать на меня.

— Карьера — вещь ненадёжная. Не лучше ли вернуться в деревню и жить здесь спокойно среди гор и полей?

— Глупости ты говоришь. Такие разговоры достойны бонзы[25]. Рассуждаешь, как старик.

— Вы считаете? А разве мало молодых людей живут в деревне?

— Не надо путать разные вещи. Конечно, если ты без образования, то нечего и мечтать сделать в Токио карьеру. Но ты другое дело. Тебе это доступно.

— Вы несколько преувеличиваете роль образования. В Токио приходится жить в вечной беготне, иначе нельзя. А я так думаю: не в том ли счастье человека, чтобы жить здесь спокойно, долгие годы?

Хозяин промолчал. Он только хмыкнул и уставился в рюмку. С моря подул прохладный ветерок. Фонари под навесом тихонько закачались.

— А вот в Токио не бывает такого ветерка, таких тихих ночей. Там уж не будешь сидеть так, в прохладе, попивать вино и говорить по душам.

Он опять хмыкнул. Сидел задумавшись и не отвечал.

Ночь стояла тихая. Только возле самого дома волны облизывали камни шершавым языком. За окном виднелось звёздное небо, слегка светилось море. Я переживал смутное душевное волнение. Вдруг хозяин поднял голову.

— Может быть, ты и прав. Где бы я ни плавал, везде в портах суета, шумиха. Когда я бросал якорь у мыса Атата, у меня было примерно такое же настроение.

— Родная деревня — самая тихая гавань.

— Признайся, а ведь и ты не прочь, чтобы тебя ещё немного потрепало по волнам? Ещё немного, а?

Как можно было не согласиться с этими проникновенными словами?

— Да, конечно, я и не говорю, что тут же уеду из Токио. Но у меня есть такое намерение, и я уеду, когда мне надоест.

— Правильно! Как только надоест, сразу и уезжай. Тебя здесь ждёт тихая безветренная гавань.

Я искренне обрадовался его словам. А он продолжал:

— Если говорить по правде, Минэо, ты превзошёл всех.

— Что вы хотите сказать?

— Да ведь теперь молодой человек, если хоть сколько-нибудь постиг науки, то уж мечтает овладеть всем миром. Вот он и суетится. А ты, Минэо, наоборот, хоть и усвоил науки, но карьера тебе нипочём. Совсем другой разговор. Я просто восхищён.

— Восхищаться здесь, конечно, нечем. Это вполне естественно.

— Да нет, не совсем так. Это всё, наверное, от наук. Но я всё-таки думаю, что ты даже с таким настроением, когда вернёшься в Токио и будешь работать, непременно сделаешь карьеру.

— Вы думаете?

Мне больше не хотелось говорить на эту тему. Я всё собирался спросить про гостя из Кореи, но не подвернулся удобный случай. Так прошёл вечер. Когда кончилось сакэ, поговорили ещё немного обо всяких пустяках и хозяин ушёл к себе. Я лёг спать. Был уже, наверное, первый час. Один раз заглянула Айко. И всё смолкло.

XIV

За те два-три дня, что я прожил у них, девочки почти совсем перестали меня дичиться. Я опять стал для них братом. Моя комната превратилась в место сборищ. Даже старшая, Цуюко, улучив минутку, отрывалась от дела и