Рядом стоял Гуглиэльмо с газетами. Все писали о последнем преступлении Боевого Ястреба.

– Стража не знает, кто этот попрошайка, – сообщил Гуглиэльмо. – Постоянные нищие с Храмовой улицы клянутся, что никогда его не видели, хотя у него даже не осталось лица, которое можно было бы опознать. Он носил амулет Солкана, но есть предположение, что он украл его. Никакой связи с другими жертвами. Никакой связи с театром.

Детлеф мог представить, как шипы на когтистых лапах Ястреба впиваются в человеческое тело, как клюв протыкает кожу, долбит кости.

– Я заказал дополнительный патруль ночной стражи на нашу улицу и на ночь оставлю в здании несколько здоровых парней. Все это пахнет неприятностями. Что до разбитого зеркала Евы и жертвы Боевого Ястреба, я думаю, может, это начало действовать какое-нибудь проклятие.

Детлеф сел, спина и руки у него болели. В комнате с важным видом стоял Поппа Фриц.

– В этом театре проклятия уже случались, – объявил старик. – «Странный цветок». Похоже, Демон Потайных Ходов был против него. Спектакль так и не дошел до премьеры. Болезни, несчастные случаи, неудачи, критика, разногласия. Все вместе.

– Нет никакого проклятия, – бросил Детлеф. – «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» – это успех.

– Значит, это проклятый успех.

Детлеф фыркнул. Но не смог собраться с духом и сказать, что презирает непрошено возникшее когда-то суеверие, когда все вокруг толковали о проклятых спектаклях. Актеры вполне способны испортить пьесу и без потустороннего вмешательства.

– Тибальт снова призывает нас прекратить спектакли, – продолжал Гуглиэльмо. – Я не знаю, что за муха его укусила. На улице какие-то борцы за нравственность или еще кто весь вечер маршировали взад-вперед. В здание театра швыряли гнилыми фруктами, и пара бугаев пыталась побить обладателей билетов.

Появилась Женевьева.

– Жени, – обрадовался он. – Наконец хоть кто-то здравомыслящий.

– Возможно, – отозвалась она, целуя его в щеку. Как ни странно, от нее пахло свежим хлебом.

– Где ты была?

Она не ответила, но в свою очередь спросила:

– Кто такой Бруно Малвоизин?

– Автор «Совращения Слаанеши»? Этот Бруно Малвоизин?

– Да, этот.

– Драматург прошлых лет. Бретонец по происхождению, но писал на рейкшпиле, так что, наверно, был гражданином Империи.

– Это все?

– Все, что мне известно, – сказал Детлеф, не понимая. – Он, должно быть, умер лет пятьдесят назад.

Поппа Фриц покачал головой:

– Нет, сэр. Малвоизин как раз не умирал.

Женевьева обернулась к старику:

– Вы знаете о нем?

– К чему все это, Жени? – поинтересовался Детлеф.

– Секрет, – ответила она. – Поппа Фриц?

– Да, мадемуазель. Я знаю про Бруно Малвоизина. Я давно в театре. Я видел, как они приходили, видел, как уходили. Все великие, все неудачники. Когда я был молодым, Малвоизин был знаменитым драматургом. И режиссером.

– Здесь, в Альтдорфе?

– Здесь, в этом театре. Когда я стал учеником билетера, он был постоянным автором театра. На него вечно сыпались несчастья. Некоторые его работы запрещали, снимали с показа. Тогдашний Император обозвал «Совращение Слаанеши» непристойным…

– Да, про это я знаю, – перебил Детлеф. – Удивительно противная вещица, хотя и не без определенного стиля. Мы могли бы на один сезон поставить ее снова, соответствующим образом изменив и дополнив.

– Он был задумчивым, одержимым человеком, с ним было трудно работать. Дрался на дуэли с директором театра. Снес ему полголовы за то, что тот сократил его монолог.

– Какой милый парень, да?

– Гений, сэр. Гениям надо делать скидку.

– Да, – кивнул Детлеф. – Конечно.

– Что с ним стало? – спросила Женевьева.

– Он начал меняться. Должно быть, его коснулся варп-камень. Говорили, что «Совращение Слаанеши» оскорбило богов Хаоса и Тзинч страшно отомстил ему. У него лицо изменилось, и он начал превращаться в… в нечто нечеловеческое. Он писал, как бешеный. Мрачные, бессмысленные, непонятные вещи. Безумные пьесы, которые никогда не могли быть поставлены. Он сочинил эпический роман в стихах, приписав Императору любовную связь с козой. Напечатано было анонимно, но ищейки вынюхали, что автор он. Тогда в нем уже едва ли оставалось что-то от человека. Наконец Малвоизин, которого все сторонились, загадочно исчез, ускользнул в ночь.

Детлеф кивнул:

– Именно так и должен был поступить Малвоизин. В своих пьесах он никогда не описывал незагадочные исчезновения, и никто из его героев не ускользал в день. Какой нам прок от всей этой чепухи про старого писаку?

Все взглянули на Женевьеву.

Она подумала немного, прежде чем ответить. Наконец решилась:

– Я думаю, Бруно Малвоизин и есть наш Демон Потайных Ходов.

В случае с Бернаби Шейдтом и безымянной проституткой в горах акт сексуального контакта был простой вещью, доступной пониманию Анимуса. Шейдт предложил деньги за удовольствие и пообещал не причинять девице боли, если та будет выполнять его желания. На самом деле Шейдт нарушил слово: он не отдал монеты и не смог сдержаться, чтобы не сделать ей больно. Унижение девицы, запугивание ее даже после того, как она доказала, что на все согласна, было частью желания клирика. Это было для него так же важно, если даже не важнее, как просто физическое удовлетворение.

Что касалось Евы Савиньен и Рейнхарда Жесснера, действие было то же самое, но значение его совсем другое. Анимус поймал себя на том, что поглощен мыслями Евы, когда она допустила Рейнхарда к своему телу и заставила актера увидеть в ней исполнение его желаний. Она получала от этого удовольствие, неподдельное удовольствие, но преувеличивала его ради Рейнхарда.

Анимус был дилетантом в этих делах и решил руководствоваться взглядами Евы. Контакт принес актрисе удовольствие большее, чем клирику, возможно, потому, что она меньше ожидала от него.

Жесснер охотно пошел проводить Еву домой после спектакля. Она снимала убогую мансарду в театральном районе Альтдорфа, одну из множества таких же в этом месте. Потом у нее будет дом, роскошь, много нарядов. Сейчас ей требовалось просто место для ночлега, когда она не была занята в Театре Варгра Бреугеля. Она приводила сюда и других любовников – своего первого наставника, одного из музыкантов Хуберманна, – но эти связи всегда длились не дольше, чем партнеры оставались полезны для ее работы. В ее комнате не нашлось места ни для религиозных символов, ни для картин. Не считая кровати, главными предметами обстановки были стол, за которым она работала над ролями, полка над ним с грузом копий сценариев пьес из репертуара Театра Варгра Бреугеля, в которых ее роли были подчеркнуты и прокомментированы.