– Я думаю, он страдает.

– Весь мир страдает.

– Целому миру я помочь ничем не могу.

– А чем ты можешь помочь этому существу, даже если это Бруно Малвоизин?

– Поговорить с ним, узнать, может, ему что-нибудь нужно. Я думаю, он не меньше Евы был напуган случившимся.

Поппа Фриц скатал фальшивую карту и засунул ее в тубус, кашляя от вылетевшей из него пыли.

– Он стал одним из измененных, Жени. Его разум, должно быть, угас. Он может быть опасен.

– Как был опасен Варгр, Детлеф?

Варгр Бреугель был у Детлефа помощником и вторым режиссером. Карлик, родившийся от нормальных родителей, он был рядом с актером-драматургом-режиссером с самого начала его карьеры. В конце концов, оказалось, что он – одно из измененных созданий Хаоса, и он предпочел покончить с собой, чем позволить глупцу пытать себя.

– Как ты был опасен?

Детлеф родился с шестью пальцами на одной из ног. Его папаша-торговец излечил сынишку от этого дефекта еще в младенчестве при помощи мясницкого ножа.

– Как опасна я?

Она широко ощерила рот с острыми зубами, выпустила когти и спрятала снова.

– Ты не хуже меня знаешь, что порой варп-камень превращает человека в монстра лишь снаружи.

– Прекрасно, но возьми с собой несколько наших охранников.

Женевьева рассмеялась и смяла подсвечник, превратив его в комок рваного металла.

– Мне бы только пришлось присматривать за ними, Детлеф.

– Это твоя жизнь, Жени, – устало сказал он. – Делай с ней, что хочешь.

– Конечно. Поппа Фриц, я войду здесь, – она легонько хлопнула по карте, – из партера. Надо вскрыть эту древнюю потайную дверь.

– Жени. – Он положил руку ей на плечо. Порой сущее дитя, она была одновременно древней.

Она быстро поцеловала его.

– Я буду осторожна, – сказала она.

Рейнхард Жесснер знал, что ведет себя как дурак, но ничего не мог с собой поделать. Он понимал, что заставляет страдать Иллону и их близнецов, Эржбет и Руди тоже. В конце концов, больше всех страдал он сам.

Но Ева – это нечто особенное.

Она растеклась по его крови, словно змеиный яд, который уже не высосешь просто так из раны. С самой премьеры «Доктора Зикхилла и мистера Хайды» отрава расползалась по его венам. Он понял это еще на вечеринке после спектакля. Оба они все это время готовы были сделать первый шаг. Сделала его она, но это с легкостью мог быть и он.

Он чувствовал, что физически слабеет вдали от нее, не может думать ни о чем и ни о ком другом. А когда он был с ней, приходила другая боль, гложущее чувство вины, отвращение к себе, осознание собственной глупости.

Чем сильнее он любил Еву, тем тверже был уверен, что девушка его бросит. Он ничего больше не мог дать ей. Он – всего лишь камень, чтобы перейти ручей, и камень, наполовину погруженный в поток. Впереди ее ждут более крупные, более надежные камни. Ева продолжит свой путь по ним.

Они умудрялись урвать несколько часов после полудня, улизнув из театра, чтобы заняться любовью в жаркой темноте за занавесками ее мансарды. Ей всегда удавалось опередить и измучить его, и она засыпала безмятежным сном, в то время как он, обессилевший, лежал, прижавшись к ней, на узкой кровати, а в голове его теснилось множество мыслей, и на душе было неспокойно.

Такое случалось с ним не впервые, но на этот раз все было гораздо хуже. Прежде Иллона знала, но могла с этим мириться. Другие девушки не задерживались, не могли завладеть им надолго.

Ему даже порой казалось, что Иллона поощряет его измены и что после них их отношения становятся куда лучше, чем до. Театральные браки были делом непростым и обычно обреченным на неудачу. Маленькие развлечения давали им силу продолжать жить вместе.

Теперь Иллона была все время в слезах. Дома близнецы вечно воевали и чего-то требовали. Он проводил там как можно меньше времени, предпочитая быть с Евой или в гимнастическом зале на Храмовой улице, занимаясь фехтованием или поднимая тяжести.

Ева заворочалась рядом с ним, и одеяло соскользнуло с ее лица. Через суровую ткань занавесок внутрь просеивался дневной свет, и Рейнхард взглянул на девушку.

И застыл, словно от ледяного поцелуя.

Ева во сне выглядела странно, как будто поверх ее лица застыл слой тонкого стекла. Рейнхард словно уловил странные блики на его поверхности.

Он дотронулся до ее щеки, твердой, как у статуи.

Там, где кожи коснулись кончики его пальцев, она менялась, становилась податливой, теплой. Глаза Евы открылись, и она с неожиданной силой перехватила его запястье.

Сейчас он по-настоящему боялся ее.

Ева села, отодвинув его к оштукатуренной стене, прижалась к нему теплым телом. Лицо ее было лишено всякого выражения.

– Рейнхард, – сказала она, – ты должен кое-что для меня сделать…

Лабиринт здесь выглядел по-другому. В то время как проходы за гримерными были тесными, эти оказались едва ли не просторными, подземными аналогами главных улиц. Сюда из наземного мира занесло самые странные вещи. Один коридор был выложен задниками из разных постановок, пригнанными вплотную друг к другу, так что горный пейзаж сменялся диким Драклендским лесом, дальше шли оштукатуренные стены крепости с нарисованными кровавыми пятнами, за ними вздыбленный штормом морской пейзаж на пружинах, чтобы можно было раскачивать позади бутафорского корабля, потом усеянные трупами Пустоши Хаоса. Женевьева пыталась вспомнить, какие пьесы шли с каждым из этих задников.

Она чувствовала, что добыча рядом. Слегка ощущался запах 7-й ложи, а ее обоняние было лучше, чем у настоящих людей. На некоторых из рисованных декораций остались засохшие пятна слизи, показывающие, что Демон Потайных Ходов пользовался этой дорогой. Она раздумывала, не позвать ли его, или же это заставит Малвоизина забиться в убежище еще глубже.

Проведя, так или иначе, значительную часть своих лет взаперти, она могла представить себе, что за жизнь вел здесь Демон Потайных Ходов. Чего она представить не могла, так это чтобы он искал общения с другими формами жизни. Люди едва терпели ее и с неизменной неприязнью относились к тем из ее сородичей, кто умел менять облик. Нельзя сказать, чтобы их осторожность была необоснованной, но в то же время это было и не вполне справедливо.

Проход под углом пошел вниз и закончился занавешенным помещением. Она поискала потайную дверь и нашла ее, замаскированную под крышку большой бочки.

Изначально в туннеле для людей имелась лестница, но ее по большей части разломали, заменив целым множеством выступов, при виде которых Женевьева начала предполагать, как должен выглядеть Малвоизин. Здесь очень сильно пахло, из глубин тянуло ароматами тухлой рыбы и соленой воды.