– Всему, что я вам сказал, меня научила жена. Она преподает в Гейдельберге классическую философию.

– Вы еще не расстались с женой?

– У нас четверо детей.

– Хорошо вам!

– Из-за них я сбежал в Косово, а до этого был в Кении.

– Для того, чтобы принести свободу народу Кении?

– Я ухаживал за животными, боролся с браконьерами, которые убивали их ради шкур.

– И это была любовь? Или страсть?

– Страсть, – признался майор Шустер.

– Значит, так вот! – замечаю вслух.

– Именно там, любя животных и одну черную даму – вечно в наших разговорах возникают женщины! – я пришел к некоторым выводам. Один из них, самый важный, состоял в том, что я стал приписывать любимому существу – будь то животное или женщина – приписывать свойства, которыми не обладает сам Господь Бог. Или еще страшнее: я прибегал к Библии, чтобы оправдать свою страсть. Как там? «Будьте как боги, и вам с вашей страстью все будет дозволено!»

Я не могла смолчать и говорю:

– Эта ваша страсть прекрасно выглядит здесь, в Косове!

– Фройляйн Мария! – одернул меня майор Шустер.

– Простите…

– Страсть не давала мне почувствовать себя виноватым, что бы я ни творил с любимым существом. Все жизненные проявления подчинились моей страсти, охваченный страстью, я чувствовал себя невинным.

– И какая же страсть обуревает вас теперь?

– Никакая, все минуло… Нет, вот рассказ о том, как я понял, что в один прекрасный день страсть погубит меня! В один прекрасный день, в Кении, блуждая по саванне, я увидел зебру, а рядом с ней – мертвого жеребенка. Ее стадо уже углубилось в ближайший лес, но зебра-мать стояла рядом со своей мертвой кобылкой или жеребчиком совсем как священник… Зебра-мать охраняла жеребенка от гиен, которые неспешно окружали ее. Зебра-мать охраняла зебру-жеребенка, гиены и ночь были все ближе… Любовная страсть зебры многому научила меня, и я бежал, чтобы ночь и гиены не поглотили меня!

– Красивый рассказ, – говорю.

– Зебра подсказала, что однажды страсть сожрет меня, но и без этого я уже был не тот, не прежний. Я стал бесстрастным человеком, настоящим солдатом, что требует холодного разума и покорности обстоятельствам.

– Но вы признаете, что другие способны на страсть?

– Признаюсь только вам, потому что именно вам она придаст силы для преодоления всех препятствий!

– Вы готовы помочь мне, лишь покоряясь обстоятельствам?

– Я не хочу, чтобы меня, как капитана Гарольда, изгнали из армии. Я все-таки покорюсь обстоятельствам, несмотря на то что в армии, рядом с тысячами солдат, буду чувствовать себя одиноким.

– Непросто, майор, жить в одиночестве!

– Конечно, нас, одиноких, могут счесть сумасшедшими, когда увидят, как мы разговариваем сами с собой. Кто-то сказал: если человек разговаривает сам с собой, значит, он разговаривает с врагом. Но, к счастью, человек, где бы он ни оказался, никогда не остается в одиночестве, мы всегда окружены спутниками, составляющими нам общество, фотографирующими нас живыми и прослушивающими наши разговоры.

– Герр майор, благодарю вас за беседу. Когда мы с вами опять увидимся? Пардон, когда мы будем опять фотографироваться, живыми?

– Думаю, в кровати.

– Что?! – меня эта фраза поразила.

– Зингер, – сказал он. – Исаак Башевис Зингер.

– «Думаю, в кровати» – это мне уже кто-то цитировал!

– Я услышал ее от американского сержанта Джона, из Militer Police.

– Ну да, нет писателя, который бы не занимался плагиатом!

– Я не в счет, потому что не смог бы украсть у еврея.

– Почему?

– О, фройляйн Мария, ведь я же немец.

– Кстати, вы мне напомнили, произнеся эту еврейскую фамилию, что у вас есть прекрасная возможность показать себя во всей красе!

– Надеюсь, не в кровати? – надулся майор Шустер, как будто он только что очистился от грехов отцов и дедов, а может, даже и бабок.

– Ну, все мы когда-нибудь окажемся в одной кровати, из которой нет возврата.

– Скажите, что я могу для вас сделать?

– Я отыщу господина Ашкенази, вы по фамилии понимаете, о ком речь. Как только найду, попрошу вас прийти и обеспечить ему защиту от албанцев.

– Ладно, позвоните на мобильный… Впрочем, нет. Вот вам моя визитка. Тут номер мобильника для Приштины.

* * *

Я СТАРТОВАЛА из «Бара Кукри» как на стометровке, к тому же финиш мне был хорошо известен, а вот результат угадать было трудно. Приштина под солнцем июня 1999 года смердела, как хорек, по крайней мере, мне так казалось от страха, что меня кто-нибудь узнает. Финишем была улица Хайдар Души, номер четыре, многоэтажка. Слободан жил сразу за ней, в небольшом домике с палисадником. Перед многоэтажкой я увидела Canada Press, снимающей женщину, и зашла ей за спину. Canada Press, вросшая ногами в землю, крепко держала камеру. Женщина говорила в камеру:

– Жили мы хорошо, до самого прихода оккупационных сил, тогда стало хуже, чем при бомбардировках. Давить нас начали сильно. Албанцы наши дома обходили и угрожали – придет и ваш черед… До появления этого КФОРа здесь семьдесят восемь семей жило, одиннадцать из них албанских. Мы решили защищать здание и квартиры. Но сначала должны были уйти мужчины, которые во время войны военную форму носили. Мы, женщины, организовали охрану, заколотили двери досками. Но нас каждый день все меньше становилось, а бандиты захватывали квартиру за квартирой. Нам, женщинам, эти из КФОРа раздали свистки, чтобы знак подать, когда на нас эти бандиты нападут. За те три дня, что после КФОРа прошли, на меня три раза нападали: два раза на улице. А вчера по дверям стреляли, а новая соседка, что поселилась в квартире господина Ашкенази, орала: «Дрянь косоглазая, мать твою сербскую, убирайся в Сербию!» Если уж еврей отсюда сбежал, то и мне пора. Поцеловала мебель и стены, двери поцеловала и КФОР, который сейчас меня до Сербии проводит… Нет, плакать не стану! Да, зовут меня Злата Живулов, вот уношу с собой горстку косовской земли и стебелек базилика.

Canada Press не выпускала камеру, следя за тем, как старая женщина влезает в бронетранспортер КФОРа, потом влезла туда же, не прекращая снимать бегство Златы Живулов.

Зашагала и я, и остановилась, когда кто-то окликнул:

– Хелло!

И я сразу поняла: из многоэтажки номер четыре по улице Хайдар Души спокойно вышел Гарольд.

– Что ты тут делаешь, беги, тебя разыскивают!

– Здесь не найдут, я залез в сербскую квартиру. Никому в голову не придет меня там искать.

Я побежала, и Гарольд бросился за мной, угрожая на ходу: