– Ой, только не в Канаду! – говорю я Мики.

– Все мы в одном дерьме! – отвечает он. – Твой англичанин сбежал от тебя?

– Точно.

– Бери Джона. Знаешь, он отличный парень, каждый день сюда приходит, книжки читает, что-то записывает.

– Он писателем хочет заделаться.

– Он Мики одну книжку подарил. Мики говорит: хороший роман, со счастливым концом.

– Дай Бог, чтобы у тебя с Мики тоже все хорошо сложилось.

– И тебе того же! А чего бы тебе в Сербию не уехать?

– Пока еще не могу. У меня мать с отцом похитили.

– Расскажи мне – у меня связи, я смогу помочь.

– Так вроде майор Шустер этим занимается, – говорю.

– Это дело!

«Кобель с яйцами», – подумала я. В «Бар Кукри» вошел военный и с порога крикнул:

– Лейтенант Вилли Ритинг, мне нужна фройляйн Мария!

Я подвела к Вилли Слободана:

– Прошу вас, господин Слободан Пили-шер, он поедет с вами.

– Битте шён, – говорит лейтенант Вилли. – Прошу вас, герр Пилишер.

Щелкнули каблуки. Прощай, Слободан! Он только глянул на меня, все еще держа в руке недоеденный сэндвич. Я подошла к нему, отобрала сэндвич и поцеловала в лоб.

И они ушли – немец и еврей.

* * *

ДЖОН опустил газету, и я подумала, что сейчас начнет меня допрашивать. Но он бросил страницу «Гардиан», как карту на сукно:

– Читайте, прошу вас.

И я прочитала:

«Албанский Гитлер в Приштине.

…Эмин Джиновици (40) – владелец при-штинского кафе под названием „Пицериа Хитлери“. Эмин Джиновици даже внешне сильно напоминает Гитлера и выглядит фактически как его двойник. Представитель французской армии сообщил, что его солдатам запрещено посещать „Пиццерию Гитлера“. Хозяин Эмин Джиновици с воодушевлением рассказывает о том, как во время Второй мировой войны они помогали немецким солдатам, об участии местных албанцев в уничтожении мятежных сербов. Джиновици провел несколько лет в Германии, откуда вернулся в Косово уже как член УЧК. Джиновици – символ розни и ненависти в Косово и Метохии. Апофеозом ненависти стало убийство в Приштине сотрудника Объединенных Наций, который по-сербски попросил у продавца сигареты.

Сторонников германского нацизма в Косово хватает и без Джиновици. Члены УЧК ведут себя как гитлеровские коричневорубашеч-ники в тридцатые годы…»

– Еще одно начало романа? – торжествующе говорю Джону.

– Где это заведение?

– Раймонда, где эта «Пицериа Хитлери»?

– Что?! – удивилась Раймонда. Мики переспросил:

– Знаешь, где эта пиццерия?

– Да. Идем, – говорю.

Джон расплатился за виски и три сэндвича, сдачу оставил Раймонде и Мики.

В то воскресенье, в июне 1999 года, в При-штине, мы были самой красивой парой. Джон ростом под баскетбольный щит, и я, тоже не маленькая, но и не мяч, который легко забросить в корзину.

Идя по улице, он еще раз прочитал статью в «Гардиан», видимо, предполагая, что это поможет ему сочинить первую фразу романа.

Я опять начала забавляться, потому что мне нравился Джон, и не только он, но и номер 11 на его груди – во время учебы я тоже носила на футболках разные номера. Позже, когда заметила, что моя баскетбольная мода стала широко распространяться, я начала писать на футболках длинные телефонные номера. На гребешке в волосах я написала регистрационный номер машины – ПР 24–08 – драндулет моего папашки.

И тут Джон вдруг схватил меня за руку. Я было радостно уцепилась за нее, а он мне передал тот самый толстый воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс».

– Здесь что, тоже что-то против НАТО написано? – спрашиваю.

– Где эта кафана?

– Раньше она красиво называлась – «Царь Лазар».

– Достала меня ваша история, как сказал секретарь нашей делегации на встрече с оппозицией в Сербии.

– Хорошо, вот тебе начало новой истории Косово! – и я указала рукой на стену небольшого дома и сияющую на утреннем солнце свежую надпись. Воскресенье перестало быть проклятым, скучным днем.

– «Пицериа Хитлери», – читал по буквам Джон.

Перед пиццерией стоял столик с зонтом. Он мне напомнил парашют и капитана Гарольда. Рядом с Джоном я совсем позабыла о нем.

Из кафаны доносился звон гитарных струн. Джон знаком пригласил меня войти: кафана – тоннель, словно стометровая дистанция. Джон пригласил меня сесть. На маленьком столике у дверей вместо скатерти лежал букет солнечных лучей.

– Официанта нет, – заметил Джон.

– Сейчас нам закатят воскресный концерт. В глубине пиццерии, на маленькой сцене человек и гитара декламировали английские стихи, не стараясь даже напевать их:

Отними чью-то жизнь и не плати ни копейки,

Убей человека и ни о чем не жалей…

Джон вопросительно посмотрел на меня. Я ему объяснила:

– Это песня группы «Блэк Саббат», называется «Паранойя».

– А кто поет?

– Подождите, он начинает новую. Давайте послушаем…

Бог мне позволил живьем содрать с тебя кожу,

Убиваю детей и любуюсь их смертью,

Убиваю детей, вызывая у матерей их несчастье,

И дарю я детишкам отравленные конфеты…

– Откуда он взялся?

– Эту я не слышала…

– Похоже, это песня панк-группы «The Dead Kennedy», – заметил Джон.

Словно желая помочь нам, человек на маленькой сцене ударил ладонью по струнам и запел по-албански:

Ты еще молод,

Но умрешь все равно,

И я отведу тебя в ад!

Джон потребовал от меня перевода.

– Похоже, если они правильно перевели с английского на албанский, это песня группы AC/DC, – сообщила я Джону.

Было воскресенье. Мы с Джоном ожидали продолжения декламации под гитару, но концерт внезапно оборвался. Из мрака пиццерии, за спиной человека с гитарой сначала появилась тень, потом кто-то ударил рукой по гитаре и сломал гриф. Мужик разразился тирадой на албанском. Я едва успевала переводить Джону:

– Какой же ты позорник, Джиновици, ты весь албанский народ позоришь своей гитлеровской пиццерией со свастикой! Пошел вон, и чтобы ногтями соскреб с вывески Гитлера!

– Человек с гитарой – тот самый, о котором пишет «Гардиан», – объяснила я Джону.

– А тот, кто его лупит?

Мужик, подталкивая к выходу перепуганного Эмина Джиновици, прошел мимо нашего столика.