грязною дорогою я дошла до гимназии, но, переходя перед ней улицу, запуталась в грязи, чуть не упала, и с трудом наконец добралась до крыльца. Тихо прошла я в залу, где царствовала та зловещая тишина, по которой можно всегда угадать, что идет где-нибудь урок.

– Да, ведь у вас Г-ев! – сказал мне кто-то.

– Неужели?.. – и скромно войдя в класс и поклонившись учителю, я села на свое место. Г-ев говорил о добром сердце Карамзина и, вероятно, от гордости, что он преподает в седьмом классе, как-то особенно, кругообразно вертел бровями и так моргал глазами, что я подумала, уж не сошел ли он с ума? Толкуя долго и много о Карамзине, он навел на большинство скуку, но я слушала внимательно, потому что хотела выучить без записки, в чем и успела. По окончании урока Шкалик вновь набросился на меня:

– Вы почему опоздали? Я вам в поведении сбавлю, а в следующий раз будете оставлены на час. Вы думаете, что седьмые, так на вас и управы нет!

Произошла опять путаница в расписании; мы стали ждать французского… Учитель не являлся, я присоединилась к нашим, и мы болтали о пустяках до 4-х. Уже будучи на улице и сообразив, как и что было, я вспомнила очень меткие стихи Аркадского принца:

Не грех ли для начала года

Так глупо время убивать?

Да, правда, и это потерянное время воротить было совершенно невозможно…

23 августа. Разбираясь у мамы в книгах, я взяла себе несколько прекрасных французских книг, и между прочим «La vie de Jesus par Ernest Renan»9, страшно обрадовавшись этой находке. Но мама тут как тут: пришла, увидела и взяла, сказав, что рано читать! Но ведь мне уже 15 лет. У меня все-таки остались: «Эмиль» Руссо, «Коринна» Staël, «Приключение Телемака» Фенелона, Жюль Верн – все в оригиналах; а ту книгу я как-нибудь после отыщу у мамы…

29 августа. Э, да я, кажется, 6 дней не писала? И хорошо, а то к чему каждодневные скучные строчки. Начала посещать свою «старую дуру». Действительно, чем наша гимназия не «старая дура»? Там все из ума выжили, начиная с начальницы и кончая швейцаром. Надежда Ивановна благополучно допускает всех дочек своих к наградам и золотым медалям, отнимая их у других воспитанниц; шьет своей любимой Наде платья, очень мало заботясь о других живущих, их поведении и учении; говорят (и подтверждают), что она берет подарки и покровительствует кое-кому…

Шкалик злится, бегает, наказывает, суется везде и не в свое дело, преподает французский язык, а сам не умеет передать легонького рассказца на этом языке; говорят (и подтверждают), будто бы пить иногда любит, – что именно – каждый может догадаться… Другая классная дама П. разделила свой класс по поведению на «мраморных, золотых, серебряных, тряпичных», кажется, «медных», и дала каждой из них подчиненную младшего класса, «дочку», приказав звать ту, которой дана, «мамой». Mais que-ce que c’est donc?..10 Дюсс – скверная подражательница двум первым: ругается, толкается, кричит, – словом, совсем не то, чем должна быть воспитательница… «Машка дура» – ходячая глупость и простоватость, ее проведет всякая приготовишка, а глупа до того, что подобно Жене Д-шевской играет иногда в мячик с мальчишками; и вовсе не по педагогическим взглядам об участии воспитательниц в детских играх, а от своей глупости… Ну, могут ли все эти быть воспитательницами здравомыслящих русских молодых девочек?! Четыре других… – все молоды, невесты, шумят и смеются, – нужно ли их слушаться?

О преподавателях не говорю. Русская словесность – по запискам, остальное все по книгам; ни живой мысли, ни живого слова! Учитель физики, объясняя новый урок, когда касается дело геометрии, поспешно объявляет, что это дело учителя математики, а не его. Урок от этого делается менее понятен, но зато «физик» не прибавил себе лишнего дела, которое принадлежит «математику». Все предметы, по-моему, должны находиться в связи между собою: русская словесность, славянский язык, история и география; физика, космография и география; французская лит., французская история; Новый, Ветхий Завет, катехизис; история русской и вселенской церкви обязательно со всеобщей и русской историей и географией. Вот тогда была бы действительная польза; тогда часовой урок мог бы обратиться в двухчасовой, все бы стали стараться знать, чему их учат. Теперь же – каждый предмет сам по себе, и когда пришлось раз Г-еву в пятом классе, по поводу басни «Гуси», спросить – в котором году был спасен Рим, по какому случаю, с каким народом велась война, – все молчали, а учили недавно. Эх, никто ничего не понимает, замечать и знать не хочет…

Наконец – Степан, старик швейцар, целые дни ругается с дочерью, чуть ли не дерется с ней, невежа, никому из учениц не подает пальто…

И вышла гимназия «старая дура».

8 сентября. Вызвали вчера из космографии, я очень плохо отвечала; хорошо, что меня прервал звонок. Да! говорят, что физика и космография легки (в этом по традиции убеждены воспитанницы) и из них получали 5, а я рискую два получить и провалиться… А еще твердят: золотая медаль! Где мне! Вот подавайте мне терпения, прилежания, хоть по 2 фунта на каждый день, да еще сделайте так, чтобы и урок мне всегда нравился, – тогда, наверное, медаль будет; ну-с, а без этого – прошу не взыскать: если не понравится урок, я и читать его не стану… Вообще, все уроки нужно учить только перед классом: тогда память свежее будет.

14 сентября. Была вчера у всенощной: всегда почему-то мне за ней вспоминается Лиза, – где она теперь? Почему, несмотря на все могущество знания человеческого, никто в мире мне об этом сказать не может?! Где она, Лиза, с которой так часто я встречалась, смеялась, шалила, – и теперь? Каково ей, и когда я уйду туда же? Боже мой, если бы вместо ученых трактатов о земном человек знал бы хоть что-нибудь о будущем, небесном, – было бы в миллион раз лучше… Где она?!

17 сентября. Вот смешно: Ал. Ник. попросила меня подготовить из французского во второй класс ее Зину. Мне – и вдруг учить! Чтобы меня поучить – это с удовольствием, но самой учить – даже и во сне не снилось. Правда, лет 6 тому назад я учила «всем предметам» и усердно объясняла правила арифметики (быть может, потому, что я их сама плохо знала) своей кукле, но то было уже ох, как давно! С тех пор у меня совершенно пропала охота заниматься педагогикой; я не чувствую к этому делу ни малейшей охоты… А