не играет, было бы хорошо с языком. Конечно, Арам Ильич, помимо того что он действительно великий композитор, жуткий трудяга-музыкант. Во время репетиций взмокает так, что рубашку надо менять не раз. Но зато разношерстный оркестр становится на глазах единым. Я не хуже Арама Ильича взмокаю, переводя его указания на арабский, а для югославов – на английский с русским. Хачатурян: «Таня, скажите духовым, что они каши в рот набрали!» Духовые – арабы. Я: «Арам Ильич, у арабов каши нет, скажу похожее!» – «Ладно!»

Концерты проходят с огромным успехом. Кроме скрипача Вити Пикайзена приезжает пианист итальянец Сержио Пертикаролли. Слава богу, по-английски говорит! Общаемся.

* * *

После Каира – Бейрут. Выходим из самолета, автомобиль около него. Садимся, Арам Ильич, Нина и я. И в один момент толпа армян, стоявшая на летном поле, прорывается к машине и поднимает ее на руки. Я кричу: «Арам Ильич, скажите своим, чтобы немедленно поставили нас на место, у меня ребенок!» Прожившему почти всю жизнь в Москве Араму Ильичу с армянским не очень легко, но минута критическая, и он что-то все-таки кричит!

Вообще армяне в диаспоре – это нечто! В Каире в нашем шикарном отеле «Карлтон» (как «Хилтон»!) на лестнице, ведущей к номеру Хачатурянов, постоянно стояла вереница армянских женщин с кульками домашней еды – для маэстро. После концертов везли ужинать в какой-нибудь ресторан на открытом воздухе. Длинный стол, в центре сажают Хачатуряна. А мы – по бокам. Перед этим столом бесчисленное количество столов с сидящими армянами, не сводящими глаз со стола длинного. Когда такое было в первый раз, я сказала, что есть при таком количестве глаз невозможно! Арам Ильич приказал смотреть на него и стал с полным восторгом наворачивать потрясающую пищу! Удивительно, но научилась!

Нина рассказывала, что такое же творилось в Латинской Америке. А я все говорила, что теперь точно знаю, что такое «царь».

Бейрут. Угощают армяне

Пресса публиковала массу восторженных слов, фотографии. Без конца брали интервью. Обычно за кулисами перед концертами. Было смешно: Арам Ильич, корреспондент с диктофоном и я, а из соседней гримерки со скрипочкой под подбородком, продолжая пиликать, просовывается Витя. Ему скучно разыгрываться и любопытно, о чем говорят.

Мои подопечные выучили арабское выражение на египетском диалекте: «муш мумкин» – «нельзя, невозможно». Арам стал так в одно слово звать Пикайзена, особенно во время интервью: «Мушмумкин, исчезни…»

Конечно же, были и на телевидении. После него я как-то шла одна по базару, из одной лавки выскочил хозяин-армянин, схватил меня за руку и затащил к себе. Это была лавка сумок.

– Выбери себе, что тебе нравится! – сказал он.

– Почему? У меня денег нет!

– Нет, бесплатно!

– С какой стати?

– Ты работаешь с нашим маэстро! Я хочу сделать тебе подарок!

Конечно, дура, я засмущалась, но он все-таки маленькую театральную сумочку мне всучил! Цела.

В Бейруте выступали в концертном зале ЮНЕСКО. Хачатуряна представляли видные деятели культуры. Я о них знала, и мне было, конечно же, очень интересно увидеть их живьем. Для Хачатурянов была приглашена и пела Фейруз, очень знаменитая в тот момент. Хачатурян говорил, что ему очень интересна и важна эта поездка, потому что он задумывает создание произведений, отражающих арабскую культуру и эмоции, которые редко были положены на музыку.

Когда вернулись из Бейрута в Каир, египетские армяне сшили для Арама Ильича фрак из какого-то немыслимой тонкизны сукна. Перед последним концертом он надел его уже в номере и зашел ко мне продемонстрировать. «Как?» – Я не задумываясь: «Если застегнуть молнию на ширинке, шикарно!». Мы уже подружились, так что такое было возможно.

Что говорить? Такая встреча – еще один подарок Неба…

Глава 14

Претензия к большевикам

Домработница Нюра и ее сестра Паша. – Нянькина картошка. – Нянька заболела. – Академик Савельев. – Перед операцией. – Теплокровная страна.

У меня к большевикам туча претензий, но главная среди них – это то, что они сумели русского крестьянина отучить от земли. Я счастливая, на протяжении жизни встречаются мне люди, среди совершенно разных слоев, положений и возрастов, замечательные! Я об этом уже говорила, а сейчас, в связи с «землей», расскажу еще об одном.

В нашей семье при разном ее составе – один муж, другой – всегда все работали. Поэтому всегда же в доме были в «раньшее время» называемые прислугой, а в советское, то есть мое, домработницы. Последней, не приходящей, а живущей, была Нюра. У нее в деревне за Тулой была старшая сестра Паша. В деревне старшую зовут «нянькой». И мы – Зяма, я, Катя – вслед за Нюрой так ее и звали. Каждое лето Нюра в отпуск ездила к сестре, а потом или я, или Зяма ехали в деревню, завозя туда пропитание: сахар, муку, консервы, и т. п. – не было ничего! Привозили оттуда Нюру и сказочную картошку, которую выращивала Нянька. Все, кто бывал в доме, помнят ее вкус до сих пор, подавали как отдельное блюдо. Нянька жила одна. Мужа убили на войне, а сын Ваня, которого вырастила без чьей-либо помощи, в одночасье в двадцать лет умер.

Пришла телеграмма: Нянька заболела, свозили в Тулу, сказали «рак» и вернули в деревню. Рванули, поехали, привезли… Куда, к каким врачам класть? Звоним всюду, используем «тембр», и вдруг: «Да, Зиновий Ефимович». Зяма: «У нас есть нянька…» – «Это уже по-русски, везите…» Оказывается, Первая градская больница, академик (!) Савельев! «Буду оперировать сам». Готовят к операции, температура 39…

* * *

Сижу у нее, она очень печальная.

– Боишься операции?

– Нет, просто, понимаешь, я и помереть не боюсь, только я ведь хотела рядом с Ваней лежать…

Как меня Господь догадал не уговаривать, что все будет хорошо! Я просто сказала:

– Я тебе обещаю, если что – свезу, положу рядом с Ваней.

У нее просветлело лицо, улыбнулась и сказала:

– Но вот еще – ведь сентябрь, картошка-то не выкопана!

Я:

– Нянька, твою мать, какая картошка?! Тебе бы вместо Брежнева быть!

И тут она сказала серьезно и с болью:

– Ты что? Я сажала, а Она же рожает! – О земле она говорила, как о дочери…

Естественность, с которой это было вымолвлено, меня потрясла, помню и сегодня. Мы все очень часто говорим: живая природа. Но для нас это все-таки неодушевленный объект. А для нее, вне каких-либо сомнений, земля была «живое вещество». С картошкой проще: договорилась, соседи выкопали.