Катей комнату (напоминаю: 23 квадратных метра!) с надеждой, что ему за благородство что-нибудь тут же дадут в КГБ. Когда он кончал институт, ему предложили работу там. Но я сказала, что разведусь. Проработав почти десять лет в международном отделе Комитета по делам физкультуры и спорта, как только мы расстались, он пошел по семейной стезе.

Потом было объявлено, что комнату надо разменивать. Занимался этим мой бывший свекор. Нашелся вариант – восемь и одиннадцать метров. Сказала, что беру восемь, смотреть не поеду, соображала, что ни в восьми, ни в одиннадцати мы не поместимся. Совершенно в тот момент этого не понимая, как оказалось, поступила мудро. К этому времени достроили Зямин кооператив, он смог передать квартиру жене, развелся. Мы «зарегистрировались», его прописали, и нас оказалось трое на восьми метрах. А норма была три метра на человека, и мы стали очередниками!

У всех организаций были «квартирные фонды», которые иногда, к сожалению, редко, становились реальностью. В жилищном управлении хотели выделить Зяме «метры» за счет небольшой части фонда Образцовского театра, которому в тот год давать ничего не собирались. Но Сергей Владимирович (Образцов) объяснил нам с Зямой, что еще «столько людей ютятся в подвалах», что театр пойти на это не может. Сам он в это время с женой Ольгой Александровной жил в большущей барской квартире в переулке на Тверской. И это, учитывая его заслуги, было вполне справедливо. Но не надо было, особенно мне, рассказывать про подвалы – я это знала на практике.

Говорю же, если ты сам не сволочь, Господь посылает дивных людей! Начальник этого жилищного управления сказал, что обойдутся без театра. В конце концов Гердт, кроме того что «очередник», – инвалид Отечественной войны, не говоря про звания…

* * *

Дали смотровой ордер. Приехали, двухкомнатная квартира, но…

Комнаты одна за другой, то есть одна – проходная, разъединить невозможно… Душу охватывает отчаяние – отказаться нельзя, а как устроиться – непонятно. Вдруг Зяма заходит в уборную, садится, а дверь из-за его раненой, негнущейся ноги закрыться не может. «Поехали, не годится», – говорит представитель жилищной управы. Опять ведь чудо!

Дают другой смотровой. Новый район – Новые Черемушки, десятый экспериментальный квартал, хрущевская пятиэтажка без лифта, третий этаж – но! Комнаты шестнадцать и двенадцать метров, раздельные, ванная, уборная, кухня (правда, четыре метра), и это – свое! Зяма верен себе: «А время здесь московское?» Хохочем, счастливые – до станции метро пешком пятнадцать минут. Такие же радостные подписываем в управе согласие и спрашиваем: когда получать ордер и вселяться? Ответ: через неделю.

* * *

Очень стараюсь, но этот вечер забыть не могу. Июнь. Через две недели Зяма уезжает в гастроль с театром в Западную Украину, город Черновцы. Собирается ехать на машине, поэтому вместе с мастером возится с ней во дворе. Катя с бабушкой и дедушкой на даче. Я возвращаюсь в дивном настроении, поиграв на Ширяевке в теннис. Скоро у меня отпуск, и мы с Катей полетим к Зяме, чтобы там на озере после гастролей отдыхать. Закончив с автомобилем, Зяма поднимается домой.

Лицо какое-то мрачноватое. Я: «Что-то с машиной?» – «Нет, с ней все в порядке. Дело в том, что ордер не дали, сказали, что вопрос обсуждается, квартал ведь экспериментальный…» Я: «И в нем не будут жить?» Бедный Зяма: «Обычный идиотизм, никто ничего не знает, обсуждают!..» И со мной приключается истерика, которой ни до, ни после не было никогда. Я выла, как деревенская баба, у которой пала корова…

Я рассказываю про эти квартирные пертурбации так подробно с надеждой, что сегодняшние молодые люди и следующее за ними поколение будут меньше огорчаться, если сравнят их с теми «трудностями», которые возникают у них: не тот район, не столько метров и т. п. Счастлива, что хоть что-то изменилось в лучшую сторону – многое зависит от тебя самого. Но при этом, конечно, огорчаясь, понимаю, что предел дозволенного стараются всячески ограничить и что «страх» имеет место быть в полной мере. Справедливости ждать и ждать. Надеюсь на чудо! Свидетелями одного мы были – засилье КПСС ушло… уйдет и другое. Верю!

Далее. Зяма отбыл на гастроли. Я два раза в неделю на протяжении месяца звоню в жилищную управу. Должна ехать в отпуск (с Катей к Зяме), но на душе камень. Звоню опять: «Да, будем заселять, но сейчас ордеров не выдаем, так как не окончены работы, а вы все будете туда ездить и мешать». Мчусь туда, и, вероятно, видя некоторое безумство в моих глазах и выслушав рвущие душу заверения, что шагу туда не сделаем до того, как это будет разрешено, ордер выдают! Все исполняю, кладу ордер вместе с паспортом и деньгами в укромное место в сумке, и летим в Черновцы.

Полет тоже запомнился. Вдруг объявляют: «Не волнуйтесь, сейчас будет посадка в Борисполе (это около Киева) по техническим причинам».

Садимся, жара, через некоторое время, когда уже дышать нечем совсем, выпускают прямо на летное поле. С самолетом ничего не делают, значит, техническая причина иная. Выпытываем у стюардесс. Оказывается, пролетает какой-то высокий чин из «слуг народа», и небо должно быть свободно!

Живем на отдыхе на озере под названием «Валя Кузьмин» вместе с семьей Райкиных: недолго Катя Райкина и Юра Яковлев (тогда ее муж) с их дитём и постоянно Котя (сегодня Константин Аркадьевич) с нянькой Тасей. О них я рассказала в предисловии к воспоминаниям Кости о Зяме[4].

Дозвонившись, узнаем, что можно «въезжать». Зяма летит в Москву, врезает замок, торопится обратно так, что, вернувшись, первое, что делаем, – подметаем опилки под дверью.

Возвращаемся на машине, тогда это синий с белым «Москвич-7». Об иномарках, даже их подобии – «Жигулях», и мыслей нет. Сегодня, когда вспоминаю, думаю: какие мы все были рисковые, на такой технике отправлялись в далекие путешествия, зная о практически отсутствующей технической помощи и о полной невозможности достать что-нибудь из запчастей.

Так и было: спустило колесо, вероятно, прокол, ставим запаску. До Москвы остается не более ста километров, но спускает еще одно. Что делать – неясно. Никакого шиномонтажа в помине нет. Монтировать самим, кроме того что тяжело, бессмысленно – целой камеры нет. В раздумьях вынимаем арбуз, режем его на багажнике. Зяма, жуя арбуз, выходит на проезжую часть в надежде «занять» у кого-нибудь колесо. Редко, но останавливаются, но ни у кого ничего нет. И вдруг машина, подъезжая, сразу паркуется за нами. Выходит мужчина, широко улыбаясь, говорит:

– Зиновий Ефимович,