– Что-то случилось, господин гауптштурмфюрер?

– Нога побаливает, – соврал Егор. – Будь она неладна.

– Нога? – Док отложил полотенце и машинально отряхнул от невидимых соринок левый рукав белого халата. – Что ж, давайте посмотрим.

Егор устроился в кресле, предоставив нацисту-эскулапу ощупывать и осматривать свою раненую и залеченную голень.

– Боли сильные? – поинтересовался в ходе осмотра Морель.

– Нет, – ответил Егор. – Но я боюсь осложнений.

Доктор еще пару минут мял ногу Волчка, после чего с довольным видом заключил:

– Что ж, гауптштурмфюрер, должен вас обрадовать. С вашей ногой все в порядке.

– А что насчет болей?

– Старые раны ноют к непогоде. Ваша рана – не исключение. В этом нет ничего страшного, и боли скоро утихнут, однако, если хотите, я могу дать вам мазь.

– Было бы неплохо.

– Сейчас подыщу что-нибудь подходящее.

Пока доктор рылся в своем шкафу, Егор взглянул на железную дверь, ведущую из «предбанника» в рабочие апартаменты Мореля, и сказал:

– Я слышал, вы не просто врач, но еще и ученый.

– В каком-то смысле, да.

Лейб-медик подошел к Егору с жестяной банкой в руке.

– И над какой научной проблемой вы сейчас работаете?

Морель, не отвечая, открыл банку и занялся голенью Егор.

– Так над какой проблемой вы работаете, док? – повторил свой вопрос Егор.

– Не хочу отягощать ваш слух терминологическим волапюком, гауптштурмфюрер, – спокойно проговорил Морель.

– А если в двух словах?

– Моя работа направлена на обеспечение немецкой армии всем необходимым.

– Вы говорите о продовольствии?

Лейб-медик улыбнулся:

– Можно сказать и так. – Наложив на голень компресс, он закрыл банку и вручил ее Волчку. – Держите. Если будет болеть, повторите вечером процедуру, которую только что увидели. Надеюсь, вы все запомнили?

– Так точно, док.

– Ну и славно. Можете опустить штанину.

Егор опустил штанину и принялся неторопливо надевать армейский ботинок.

– Всегда мечтал заглянуть в лабораторию медика-экспериментатора, – проронил он между делом.

Морель широко улыбнулся и небрежно проговорил:

– Уверяю вас, гауптштурмфюрер, вы не найдете там ничего интересного. Колбочки, скляночки, пробирочки, прочая ерунда. Ваша жизнь в миллион раз интереснее моей. Мои противники – крошечные микробы и бактерии.

– И все равно интересно, – заверил его Волчок. – Мой дед был врачом, как и вы. Быть может, тяга к «колбочкам, скляночкам и пробиркам» передалась мне от него?

– Вполне может быть.

– Я был бы рад поприсутствовать на каком-нибудь эксперименте. Быть может, я смогу принести вам пользу.

– Это вряд ли, – с улыбкой произнес доктор Морель, однако Егор успел заметить тень, проскользнувшую по его лицу. – Я не впускаю посторонних в свою лабораторию.

– Правда? А я слышал, что некоторые из моих товарищей там бывали.

– Кто вам это сказал? – резко спросил Морель, уставившись на Егора недобрыми глазами, спрятанными за дымчатыми стеклами очков.

На этот раз улыбнулся Егор.

– Не помню, доктор, – безмятежно заявил он. – А разве это имеет значение?

Несколько секунд Морель сверлил лицо Волчка взглядом, потом качнул головой, улыбнулся и ответил:

– Нет. Конечно же, нет. Просто не люблю лжецов. Повторяю вам, гауптштурмфюрер: я не впускаю в свою лабораторию посторонних. Это может нарушить стерильность. К тому же у меня в лаборатории масса хрупких вещей… В общем, вы понимаете, гауптштурмфюрер.

– Понимаю, – кивнул Егор. – Наука есть наука.

– Верное замечание, – весело проговорил Морель. – Вы можете идти, гауптштурмфюрер. Если мазь по какой-то причине не поможет, приходите снова. Я пропишу вам что-нибудь новенькое.

В тот же вечер Егор – точно к положенному времени – приехал в ставку Геринга на видавшем виды «Хорьхе», одолженном у связистов.

Адъютант доложил рейхсмаршалу о прибытии гауптштурмфюрера Георга Грофта, и Геринг велел проводить гостя в свое «казино», но подождать пять минут в приемной, пока он закончит разговор со своими гостями.

Через минуту Егор остался один в небольшой приемной, оклеенной красными обоями с золотой ниткой и уставленной мягкими диванчиками.

«Словно мы в Берлине, а не в лесу», – подумал Егор, глядя на уютную обстановку.

До него долетали отголоски разговора, ведущегося за дверью, и Егор попробовал напрячь слух. Некоторые из его способностей срабатывали даже тогда, когда он пребывал в теле «носителя», так случилось и на этот раз.

– Ведь если при распаде одного атома освобождается не один, а больше нейтронов, то это означает, что освободившиеся нейтроны могут вызвать распады уже нескольких атомов, – вещал пожилой голос. – А те, в свою очередь, – еще большего числа атомов и так далее. Следовательно, ничто уже не мешает допустить возможность лавинного нарастания числа расщепляющихся атомов. То есть цепную реакцию, в ходе которой будет выделяться невиданная энергия. Это самое эффективное на Земле преобразование массы в энергию!

– И что нужно, чтобы реактор заработал? – спросил своего собеседника Геринг.

Тот кашлянул в кулак и скромно ответил:

– Исследования показали, что графит не подходит в качестве замедлителя нейтронов. Мы предлагаем использовать в качестве замедлителя тяжелую воду.

– Насколько я помню, тяжелая вода – очень дорогая штука, не так ли?

– В Норвегии тяжелую воду производят два завода. И еще один в Италии. Можно было бы построить такой же завод на территории Германии.

Геринг побарабанил пальцами по широкому подлокотнику кресла.

– Средства, средства, средства… – проговорил он задумчиво. – Понадобятся миллионы рейхсмарок, и это во время большой войны. Вы уверены, что графит не подойдет?

– Да, господин рейхсмаршал.

– У меня есть сведения, что американцы экспериментируют именно с графитом, а не с тяжелой водой.

– В таком случае американцев ждет глубокое разочарование. А у нас есть хороший шанс опередить их.

– Гм… Ну, допустим. Когда, по-вашему, у нас появится первая бомба?

– Давать прогнозы – занятие для самонадеянных людей, господин рейхсмаршал. Однако я верю… нет, я убежден, что бомба будет у нас уже через полтора года.

Геринг долго молчал, потом твердо проговорил: