Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в ту субботу он приехал заранее и занял очень хорошее место, у прохода в третьем ряду. Потом начали собираться еврейские старички и старушки — они рассаживались, с подозрением косясь на Курта. Потом вышла какая-то фрау из муниципалитета и что-то говорила, а Курт только сидел и удивлялся тому, что пропускает футбол и ему это не жалко…
Потом появилась она и села за рояль. Свет из окон падал Вере на спину; волосы, собранные в пучок, подчеркивали линию плеч и шеи. Курт почти не слышал, что она играла, но чувствовал, как музыка насыщает его силами для будущего.
Он первым подстерег Веру у выхода и сказал слова, которые подготовил заранее. «Сестра на небесах гордится вами». У него даже получилось произнести это ровно, почти не заикнувшись. Вера покачала головой и сказала с непонятным укором:
— Вы добрый человек, Курт…
— Спасибо, что пришли, — сказала она, чуть помолчав.
— Это ва-ам спасибо…
Тут в плане у Курта стояло предложение проводить Веру, но на него вдруг навалилась эта напасть и он опять впал в ступор, ясно увидев себя со стороны, — толстого, нелепого, мнущегося возле красивой женщины…
Какая-то толстая еврейка уже громко благодарила Веру за чудную игру, рядом дежурил ее пришибленный сынок с букетиком фиалок. Курт похолодел — только тут он сообразил, что забыл купить цветы. И, словно подчеркивая крах его предприятия, полил дождь.
Фиалковый сынок, наущаемый мамашей, сообразил раскрыть зонт над собой и Верой и, сунув ей в руки букетик, залепетал ерунду. Довольная мамаша кивала под своим зонтом. Курт мок возле них, дожидаясь непонятно чего.
— Ну, я поеду… — с полувопросом произнес он, вклинившись в комплименты.
— Спасибо, что пришли, — сказала Вера и покраснела, потому что уже говорила это. И разглядев мокрого и несчастного Курта, вдруг предложила:
— Подождите, я вас подвезу. Да идите же, промокнете!
И махнула рукой в сторону дверей.
Через несколько минут Вера подъехала за ним на своей маленькой «хонде».
Курт сидел рядом, мокрый и взволнованный. Он был наедине с нею. Совсем не так, как думал, но — наедине!
— Ну, — сказала Вера, осторожно выводя из ступора своего нестандартного кавалера. — Расскажите что-нибудь.
— Та-ак глупо, — сказал он наконец. — Я-а да-аже не при-инес цветы.
Она рассмеялась.
— И замечательно. Я рада вас видеть просто так.
— И я. М-может быть, я могу вас пригла-асить куда-ни… будь?
Она посмотрела на него, сколько позволяла дорога, и сказала:
— Милый Курт…
Голос звучал немного печально.
— Ну, хорошо. По чашечке кофе, да?
В кафе он настаивал, чтобы Вера непременно взяла десерт, Вера немного сердилась, но потом сдалась, и Курт был доволен. Он заговорил о себе — Вера слушала рассеянно, потом спросила про маму. Курт подавил в себе приступ дурноты и исполнил печальный речитатив верного сына.
Вера снова погладила его по руке, как тогда, на поминках.
Когда она остановила машину у его дома, Курт в три приема попросил разрешения как-нибудь ей позвонить, и она, помедлив, сказала: конечно, звоните. Его немного резанула эта пауза и это легкое движение плечами, но он решил об этом не думать. Она ведь сама дала свой телефон!
Телефон он сразу переписал в книжечку. У него был хороший почерк.
Он подождал несколько дней, чтобы было именно «как-нибудь», а не назойливо. Вера была занята. Он позвонил назавтра — она не могла. Посоветоваться было не с кем, и на третий день Курт позвонил снова.
— Курт, — сказала Вера, — мне так неловко, но правда же… Я очень занята.
И он спросил:
— Чем?
— Ку-урт, — укоризненно протянула она, и в трубке настала тишина.
— А… лло, — сказал он.
— Да. — И снова тишина.
— И… Извините меня, — сказал он.
Еще подождав и ничего не дождавшись, Курт повесил трубку.
Ему было очень плохо. Он маялся целый вечер — все думал, что же ему теперь делать, и придумал очень хорошо: назавтра (как раз была суббота) Курт купил букет небольших роз с трогательной веточкой гипсофила и снова поехал к евреям.
Оставить для нее, а самому уехать. Без записки, а только с визитной карточкой — изящно и благородно. Она оценит.
Изящно не получилось: Курт пропустил остановку, а пока ждал автобуса и возвращался, все пошло прахом. Он наткнулся на Веру, уже отдав букет, и от неожиданности отпрянул в дверь, и вышло, будто он за ней следит…
Но главное — Вера приехала не одна.
Она вышла из победительного «Мерседеса», а следом пискнул ключами замка высокий шатен с отвратительной телефонной закорючкой в ухе. В глазах у Веры заметалась паника — шатен же, одним взглядом оценив парализованного Курта, одарил его гуттаперчевой растяжкой губ.
— До… брый день, — выговорил Курт.
— Добрый день, — ответила Вера. — Это Курт, — сказала она чуть погодя. — Мартин.
Шатен наклонил голову, доброжелательно рассматривая третий угол ниоткуда взявшегося треугольника. Эта вялая доброжелательность окончательно добила Курта: его существование даже не было помехой.
— Пришли на концерт? — спросила Вера, потому что надо же было что-то сказать. Пока, мучительно выбрасывая из глубины горла звуки, Курт пытался справиться с ответом, они стояли и смотрели на него: она с ужасом, шатен — с живым интересом.
— Не… не… нет! — крикнул наконец Курт.
— А мы пришли на концерт, — сообщил шатен и, приобняв девушку за спину, по-хозяйски провел ее в дверь. Последнее, что видел Курт, — рука с перстнем, мягко скользнувшая к ее ягодицам.
Если бы Курт пил, он бы напился в этот день до забытья, но умения забыться у него не было и он до ночи сидел на диване, щелкая пультом телевизора и разговаривая со стенами.
Мир не принимал в расчет его мычащие возражения. Двое суток Курт жил, как в плохом сне: жернова памяти медленно проворачивали его через позор последней недели, и рука шатена раз за разом скользила по Вериной спине и оглаживала ее попу.
Бог знает когда он вышел бы из этого морока, но кто-то над ним решил, что клин клином вышибают, и во вторник умерла мать. Ему позвонили из попечительской службы, и Курт поехал в дом, который теперь принадлежал ему, — как будто некий куратор озаботился раздвинуть пустоту его жизни до новых пределов.
Он осваивался в этом безвоздушном космосе — в своем окончательном, пожизненном одиночестве. Он привыкал к нему медленно, то и дело застывая посреди улицы памятником неуместности.
Словно назло Курту, крепла весна и вокруг бесстыже обнимались — все, кроме него. Уплывая из реальности, длинно целовались за столиками кафе; схваченные желанием, приникали по двое к стенам домов… Вечером, бродя вдоль канала, он увидел беззвучный танец в желтом квадрате окна. Мужчина и женщина занимались друг другом с привычной нежностью, не удосужившись задернуть занавески…