Заметил и еще кое-что.

В Доримаре, в йоменских и крестьянских домах, было принято вешать над каждой дверью пучок сушеного сладкого укропа, фенхеля; считалось, что фенхель оберегает от фейри. И когда Ранульф испустил крик, Люк столь же инстинктивно, как сделал бы в такой ситуации крестное знаменье средневековый христианин, посмотрел в сторону двери, чтобы ободриться при виде знакомого растения.

Однако фенхеля над дверью вдовы Тарабар не оказалось.

Мужчины ухмылялись, девицы хихикали, но никто не произносил ни слова. Ранульф между тем оправился от испуга и вновь приступил к еде, а вдова принялась его успокаивать:

— Помяните мои слова, маленький господин, вам придется научиться любить Портунуса так, как любим его все мы. Верьте Портунусу — он знает, где ловить форель, и где искать птичьи гнезда. Так, Портунус?

Портунус восторженно захихикал.

— Да и то, — продолжила вдова, — я знакома с ним уже двадцать лет. Он здешний ткач и переходит с фермы на ферму, а та комната, в которой стоит ткацкий станок, называется «гостиной Портунуса». На двадцать миль окрест ни один праздник или свадьба не обходятся без Портунуса — он прекрасно играет на скрипке.

Люк, от только что пережитого испуга сделавшийся необыкновенно наблюдательным, заметил, что Эндимион Лер погрузился в молчание и на лице его отразилась тревога.

Когда трапеза завершилась, служанки и работники немедленно исчезли, как и Портунус; однако трое гостей остались сидеть за столом, прислушиваясь к приятному пению прялок вдовы и Хейзл, лишь изредка переговариваясь, потому что после проведенного на воздухе долгого дня всех троих клонило ко сну.

В восемь часов в дверь негромко поскреблись.

— Это дети, — сказала Хейзл и, встав, открыла ее, после чего из сумерек на пороге появилось трое или четверо смущенных мальчишек.

— Добрый вечер, ребятишки, — радушно сказала вдова. — Явились за хлебом и сыром?

Смущенные присутствием незнакомых людей дети потупились.

— Эти деревенские дети, господин Шантеклер, по очереди стерегут наш скот по ночам, — обратилась вдова к Ранульфу. — Наше стадо пасется в нескольких милях отсюда, в долине, там, где хорошее пастбище, а пастух любит ночевать в собственном доме.

— И эти маленькие мальчики проведут снаружи всю ночь? — с невольным трепетом в голосе спросил Ранульф.

— Именно так! Их ждет веселое время. Они сооружают себе шалаши из ветвей и зажигают костры. О, им очень весело!

Дети расплылись в улыбке; и когда Хейзл выдала каждому хлеба и сыра, заспешили в сгущающиеся сумерки.

— Мне бы тоже хотелось как-нибудь пойти с ними, — проговорил Ранульф.

Вдова начала было возражать против самой идеи о том, что молодой господин может провести ночь под открытым небом вместе с коровами и деревенскими мальчишками, однако Эндимион Лер решительным тоном произнес:

— Чепуха! Я не хочу, чтобы с моим пациентом нянчились, как с младенцем. Да, Ранульф? Ты вполне можешь переночевать под открытым небом, если захочешь. Только придется подождать, пока ночи станут еще более теплыми. — Помедлив секунду, он добавил: — Скажем, до Иванова дня.

Они поговорили еще немного, то и дело зевая, и вдова предложила всем отправляться в постель, дав каждому сальную свечу, и только Ранульф, в виду его высокого положения, получил восковую, доставленную из Луда.

Эндимион Лер зажег свечу, поставил на вытянутую руку и принялся задумчиво рассматривать пламя, склонив голову набок.

— Трижды благословенное растеньице! — начал он таинственным тоном. — Цветок, выращенный из жира, с восковым стеблем и пламенными лепестками! Ты сильнее защищаешь от наговоров, ужасов и незримых угроз, чем фенхель, ясенец или рута. Приветствую тебя! Противоядие против смертоносных ночных теней! Процветая во тьме, добродетелью своей ты облегчаешь сердца и даруешь спокойный сон. Больные благословляют тебя, и женщины на сносях, и люди, смущенные умом, и все дети.

— Не корчи из себя шута, Лер! — грубо одернула его вдова совсем другим тоном, чем тот, деланно любезный, которым она вела с ним разговор.

Внимательный наблюдатель сразу понял бы, что на самом деле они знакомы куда более тесно, только скрывают это.

Впервые в жизни Люк Хэмпен не мог уснуть.

Всю прошлую неделю бабушка вколачивала в его голову, грозя дряхлым кулаком, следующую мысль: если с господином Ранульфом что-либо произойдет, вина падет на него, Люка; еще до отъезда из Луда этот честный парень, но отнюдь не герой, запаниковал, и все мелкие и весьма странные подробности прошедшего вечера не вселяли в него бодрость духа.

Наконец он почувствовал, что более не может терпеть. Встав, он зажег свечу, и осторожно пробрался по лестнице вниз, а потом в комнату Ранульфа.

Тот тоже не спал. Так и не погасив свечу, Ранульф, лежа на спине, изучал фантастический потолок.

— Что тебе нужно, Люк? — воскликнул он со злостью. — Почему никто и никогда не может оставить меня в одиночестве?

— Я просто хотел убедиться в том, что с тобой все в порядке, сэр, — стал оправдываться Люк.

— Конечно, в порядке. С какой стати может быть иначе? — Ранульф поглубже зарылся в постель.

— Я должен был знать это наверняка. — Люк помедлил, а потом умоляющим голосом попросил: — Прошу тебя, господин Ранульф, будь хорошим мальчиком и расскажи мне, что это произошло с тобой за ужином, когда в кухне появился этот выживший из ума старый ткач. Твой крик так перепугал меня.

— Ага, Люк! Знаю, но не скажу! — принялся дразнить его Ранульф.

Однако, в конце концов, он признался, что совсем еще маленьким часто видел Портунуса в своих снах.

— Причем сны были страшные, — сказал Ранульф.

И Люк с великим облегчением принял это объяснение. Сам-то он не видел снов и не придавал им особого значения. Мало ли что кому снится.

Заметив удовлетворение на его лице, Ранульф, состроив гримасу, сказал:

— Дело было не только в этом, Люк. Понимаешь, старый Портунус на самом деле мертв.

На сей раз Люк встревожился по-настоящему. Что, если его подопечный сходит с ума?

— Чего только ты не придумаешь, господин Ранульф! — воскликнул он по возможности шутливым тоном.

— Ничего, Люк, можешь не верить мне, если не хочешь, — сказал Ранульф. — А сейчас спокойной ночи, я хочу спать.

Задув свечу, он повернулся спиной к Люку. Тому ничего не оставалось, как вернуться в свою постель, и вскоре он уснул крепким сном.

Неделю спустя мистрис Хэмпен получила от Люка следующее письмо:

Дорогая тетя, надеюсь, что письмо это найдет тебя так же легко, как и оставило меня. Я помню, что ты мне говорила, и пытаюсь приглядеть за маленьким господином, однако место здесь странное, безо всяких сомнений, и я уже мечтаю, чтобы мы оба благополучно вернулись в Луд. Не то чтобы у меня были какие-нибудь жалобы относительно харчей и крова, и скажу тебе точно, что господина Ранульфа обихаживают здесь, как короля — тут у него есть и восковые свечи, и льняные простыни, и все остальное, как дома. Должен сказать, что давно уже не видел его таким довольным и счастливым. Однако вдовица эта употребляет ром, я в этом не ошибся, и для женщины слишком любит рыбачить. Они с доктором иногда на всю ночь отправляются на рыбалку, однако потом на столе не оказывается ни одной форели. Иногда она так странно смотрит на господина Ранульфа, что у меня от этого взгляда буквально мурашки бегут по коже. Еще она без всякой любви относится к своей внучке, но не родной, скажу я, а внучатой падчерице, которую зовут мисс Хейзл, говорят, что по завещанию старого фермера ферма принадлежит ей, а не вдове. Она настоящая молодая мисс, гордая, которая держится так, как ей положено. Но я рад, что она здесь живет, потому что на ферме все ее любят, и готов поклясться, пусть она и гордая, но прямая. А еще здесь есть сумасшедший старик, которого зовут Портунусом. С ним в доме все равно как при ручной сороке: вразумительно он не говорит, слышны лишь какие-то отрывки стишат, да сплошь проказы. Он здешний ткач и при этом свихнулся, как мамаша Тиббс, хотя и превосходно играет на скрипке. И кажется мне, что вдова до смерти боится этой самой старой птицы, хотя почему, ей-богу, сказать не могу. Старикашка на взгляд совсем безвредный, хотя временами и злится. Служанок он щиплет так, что руки их переливаются радугой, как спинка макрели. А с мисс Хейзл любезничает, хотя она терпеть его не может, и когда я спрашиваю ее о нем, она сердится и велит мне интересоваться собственными делами. Еще я боюсь, что здешний люд и меня считает за гордеца, потому что я помню твои слова и ни с кем тут не вожусь. Но кажется мне, что будь я поприветливей с самого начала (как велит мне собственная природа), то сумел бы кое-что здесь разнюхать. А этого свихнувшегося ткача не оторвать от старой каменной фигуры, которая стоит в саду. Он всегда скачет перед ней и строит рожи, как клоун на ярмарке. Но вдова-то боится его, это так же верно, как то, что меня зовут Люк Хэмпен. Еще господин Ранульф рассказывает о нем странные вещи, которые я не позволю себе упоминать в письме к старой леди. И я буду очень рад, тетечка, если ты попросишь его честь вызвать нас обратно, потому что мне не нравится это место, не нравится, что здесь над дверью не найдешь и веточки фенхеля.