– Наденька, дорогая, – вздохнул я. – Передо мной стоит сложная задача – вызвать у актера новое представление о том, что он должен делать на сцене. Как это скучно – идти всегда проторенным путем… – Я специально в этом месте остановился, и Надя клюнула.

– Но ведь Борис предлагает вам другой путь?

– Другой, Наденька. Но очень скользкий. Куда мы потом поедем с этими его героинями-лесбиянками? С чесом по Люберцам? Во всей Европе однополые отношения уже настолько устаканены, что не вызывают горячего интереса ни у кого, кроме приезжих из России и мусульманских стран. В Америке, знаете ли, уровень культуры разный, но в оперу ходит все-таки образованная публика. Что же мы, евреев с постсоветского пространства будем приманивать, как вы остроумно заметили в последней реплике, «кукурузными початками»? – Я уж не сказал ей, что если мы и поедем, то пока только на Аляску.

– Ну не знаю, Вадим Сергеевич! У меня есть и другие предложения, кроме участия в вашей постановке, и тратить время…

– Надюша, а вы знаете, какая постановка будет у меня следующей, после вашей Скарлетт?

– Вы хотели сказать, после «Унесенных ветром»?

– Нет, Наденька, вы не ошиблись. Я именно сказал «после Скарлетт», потому что собираюсь назвать постановку именно так – «Скарлетт». – Я и в самом деле хотел назвать постановку по-другому. Как один из рабочих я сейчас рассматривал вариант «Скарлетт и Мелани», но Надежде я, естественно, не сказал, что к «Скарлетт» собираюсь добавить еще одно имя.

– Нет, не знаю. – Она ответила сдержанно, но я понял, что ее этот вопрос заинтересовал.

– Русскую классику, Надя. «Царскую невесту». Причем вот в этой постановке я собираюсь представить публике современное прочтение. С весьма узнаваемыми героями. Логично будет, если прима «Скарлетт» как бы перейдет из одной постановки в другую…

Надя молчала.

– Ну что же, если вам не нравится Римский-Корсаков…

– Нет-нет, я… я… Я очень люблю партию Любаши… Но, Вадим Сергеевич, ведь это партия меццо-сопрано. И голос Аллы… Могу я так понимать, что вы мне делаете официальное предложение петь эту партию?

Я засмеялся.

– Ну, во-первых, официально пока я могу делать только предложение руки и сердца, вот за это я отвечаю головой. Но вы, Наденька, насколько я информирован, уже счастливо замужем. Во-вторых, я поставлю эту оперу в европейской традиции, в которой меццо-сопрано звучит более высоко и солнечно, в точности как ваш голос. Но сначала, естественно, мы должны выпустить «Скарлетт», а потом уже думать о будущем. Но я, безусловно, буду иметь вас в виду. – Я мысленно улыбнулся. Хорошо же я тебя троллю, предательница! Хрен я тебе отдам петь Любашу. Еще не хватало иметь у себя за спиной пятую колонну.

– Спасибо, Вадим Сергеевич.

– Сегодня вы великолепно репетировали, Надежда Николаевна.

– Я рада, что вам понравилось.

– До завтра, Надежда Николаевна.

– До завтра.

Я специально подождал, послушал, кто первый отключится. Она не отключалась. Тогда я спокойно ткнул на отбой.

Предательство… Какое это даже по звучанию мерзкое слово. Вот только вслушаться – сочетание глухих «П» и «Т» – как будто на тебя издалека движется танк. И мягкое «Е» не спасает ситуацию. Как можно мягким «Е» смягчить боль?

Я включил двигатель, посмотрел в телефоне пробки. Центр уже почти освободился к этому времени – транспортные потоки уже стремились назад к Третьему кольцу и грудились за ним, как толпы сгоняемых к водопою животных. Хорошо, что Нина живет в центре.

Я вдруг почувствовал волчий голод. Какой-то неправильный выдался сегодня день. И Нина… А все-таки классно у нас с ней вышло утром в библиотеке.

– Нина, ты меня еще ждешь?

– Вадик, я не ела целый день. Я жду тебя.

– Я съем слона.

– Ну приезжай, Вадик.

– Целую, Нина.

– Вадик…

Я развернулся и поехал. Я не представлял Нинино обиталище. Интересно, как у нее в квартире? Она теперь живет одна. Неужели бедно? И сколько денег она потратила на сегодняшний обед?

Я думал о Нине, а в ушах все еще звучал голос Надежды. Уйдет она или нет? Мне показалось, она больше склоняется к тому, чтобы остаться.

«Бр-рось, старик! Что ты все время р-р-рефлексируешь, как одиннадцатилетняя девочка над своими пр-р-рыщами? Жизнь и хороша своей простотой… – теперь я услышал раскаты Лехиного баритона. – Главный принцип – один. Здесь все друг друга жрут!»

Я вспомнил, как однажды попытался возразить Лехе, но он перебил меня:

«Когда все просто – по крайней мере знаешь, как надо вести себя с людьми». И ведь оказалось, что этот мерзавец во многом был прав. Но я еще был тогда с ним не согласен, хотя мне многое очень в нем нравилось. И восхищала его энергия – в его башке действительно было столько идей, она будто кипела. Он собирал вокруг себя нас, своих семнадцатилетних сокурсников, которых он называл маменькиными сынками и придурками, и рассказывал нам о том, что собирается сделать в жизни. Он придумывал проекты один грандиознее другого – и заставлял нас поверить в то, что у него все получится. В его светлых глазах появлялись хитрые искорки, будто загорался в них бенгальский огонь, голова и шея становились оттенка брусничного мармелада, а русые волосы влажнели у лба. В воплощение в жизнь его придумок я верил почти безоговорочно, потому что сразу же, в первый день знакомства, новый друг на реальном примере показал мне, что я – маменькин сынок, а он – тертый калач. И учился Леха, в отличие от меня, без всякого напряга вполне прилично. И уж конечно, в библиотеки не ходил. По-моему, я даже и учебника-то порядочного в его руках никогда не видел. Леха уже тогда учился исключительно по Интернету.

В тот жаркий день, когда мы познакомились с ним и постояли на улице, пришлось опять вернуться в очередь к комендантше. Нас обоих действительно заселили в одну комнату, мы подхватили сумки, Лешка взял свою куртку, и мы пошли наверх. Уже в нашей комнате я обнаружил, что замок у моей сумки расстегнут и деньги на месяц, которые мне накануне мама бережно положила в конверт, исчезли. Пропали и все деньги из внутреннего кармана Лехиной куртки.

– Ну вот. «Обскакали». – Я вспомнил, как Леха сказал, что это здорово, что мы при поступлении «обскакали» других. – Что же теперь делать? – Я просто не представлял, как бы смог снова попросить у мамы денег. Мое поступление высосало весь наш бюджет.

Леха заматерился.

Но, может, это все-таки какая-то ошибка? Я в десятый раз полез в свою сумку. Потом в отчаянии вывернул все ее содержимое на кровать. Может быть, я не заметил конверт или он просто завернулся в одежду?

– Ты что, идиот? – Леха в сердцах бросил на кровать свою куртку. – Не надо было вещи без присмотра оставлять. Расслабились! Обскакали! – Он острил над собой, и мне было немного легче от этого и от того, что он ругался, но положения дел это не меняло.