Достали, ванильные голубки.

Задница сама подлетает со скамейки, а ноги за секунду доносят меня до тискающей парочки. Хватаю Пежо зашкирку и, оттащив от Котенка, рявкаю:

— Съебался на хер от няни моего сына, черепаха турбированная.

Пежо багровеет и, сжав кулаки, поддается вперед. Давай еще немного, калоша. Просто дай мне повод тебе втащить.

Он не дает. Опускает кулаки и, чирикнув «Увидимся, Аврора» покидает навес.

Конечно, мне этого недостаточно. Если черепахе морду набить не смог, то хотя бы Котенку морально накостылять.

— Я, кажется, говорил тебе по поводу работы. — поворачиваюсь к застывшей с цветами Авроре. — Ты должна смотреть за моим сыном, а не задницей крутить. Еще раз повторить? Ты же вроде умной прикидывалась?

Я почти сразу же жалею о том, что не сдержался, потому что намазанный кремом нос начинает морщится, а голубые глаза становятся зеркальными. Ой, блядь, вот этого только не надо.

— Ты плакать что ли собралась, Котенок? — пытаюсь привести ее в чувство. — Чего нос скривила?

Пряча глаза, Аврора бормочет «Извините» и, сунув Майклу букет в руки, уносится прочь.

Встречаюсь с устремленными на меня детско-стариковским осуждением и ворчу:

— Вообще-то я ее не отпускал.

— У Авроры сегодня день рождения, пап. — расстроенно произносит Майкл и смотрит на меня с таким разочарованием, что впервые в жизни мне хочется провалиться под землю.

Блядь. Ну откуда мне было знать… Я думал, они с черепахой специально меня позлить решили.

Аврора не возвращается ни через пятнадцать минут, ни через полчаса. Пошел бы на ее поиски, если бы не был уверен, что она меня пошлет.

— Майкл… — окликаю сына, который демонстративно смотрит в телефон, делая вид, что на него напал приступ глухоты.

— Майкл…

Под недовольное бурканье отбираю у него телефон и заставляю посмотреть на себя.

— Обида Авроры на меня никак не должна влиять на наши с тобой отношения, понятно? Перестать надувать губы и ответь: поедешь выбирать со мной подарок?

Обиженное выражение сохраняется на лице сына не дольше пяти секунд, после чего он подпрыгивает с места и радостно восклицает:

— Поехали! И нужно купить ей большой-большой букет… чтобы утереть нос Кларку Скотту. Эх, пап, жалко ты ему не втащил.

Мы возвращаемся в отель пять часов спустя, когда уже начинает смеркаться. Я уже и забыл, как это тяжело выбирать подарок женщине. С коровой Лесли все было проще: ей бы булыжник на палец потяжелее, да сумку повуитоннистее, но с Котенком, чувствую, подобный номер не пройдет.

Кажется, сын задался целью не просто утереть нос Скотту, а заставить его краснеть и плакать — букет, который он выбрал, чудовищно огромный. Я же после трехчасовых шараханий по ювелирным бутикам, наконец, уперся взглядом в подвеску и понял, что это оно. Веселый котенок из белого золота, с сапфировыми глазами и загнутым хвостом. Не понравится именнинице — ну и черт с ним, всегда сможет вернуть и взамен купить себе машину.

Оставляю Майкла в номере и как гребанный Санта-клаус с подарками в руках, стучусь в дверь к Котенку. Секунда, две, тридцать…Не открывает. Стучусь снова и для верности громко рявкаю:

— Поскорее натирайся маслом, Котенок, потому что у меня есть дубликат ключа.

Сработало. Дверь распахивается и на пороге появляется Аврора. Правда, не в масле, а в слезах. Непонимающе таращится покрасневшими глазами на гигантский веник в моих руках, однако, быстро приходит в себя и гордо задирает мокрый нос.

— Не слишком ты гостеприимна в свой день рождения. — комментирую. — Может, хотя бы внутрь пропустишь?

Котенок поджимает губы, но, тем не менее, отступает в сторону. Теперь я внутри с цветами и кошаком в бархатной коробке, а что делать дальше не имею понятия. Аврора тоже не помогает: шмыгает носом и упорно молчит. Верещать начала что ли, так гораздо понятнее было бы.

— Я был не прав. — Блядь, как же тяжело. Глотку будто тисками сжимает. Я такое последний раз отцу в одиннадцать лет говорил, когда его Понтиак в озере по дурости утопил. — С днем рождения, Котенок.

Аж одышка началась. Орать и материться все-таки гораздо проще.

Сую Авроре в руки букет, а пакет с кошаком опускаю на пол. Не на голову же ей его ставить.

Котенок нюхает веник и молчит. Жду в ответ что-нибудь язвительное, но вместо этого происходит неожиданное: именинница укладывает цветы на кровать и бросается мне на шею. Ее ванильно-цветочный запах ударяет в нос, сиськи упираются в грудь, а за воротник футболки начинают течь слезы.

— Я первый раз одна в этот день, — всхлипывает Котенок. — Первый раз без мамы и Кэрри… так по ним скучаю…

Я застываю как истукан, не в силах пошевелиться.

— А отец? — спрашиваю зачем-то.

Лучше бы не спрашивал.

— Папа давно умер.

Осторожно обнимаю ее за талию и слушаю, как она всхлипывает. Ну я же не последняя скотина.

— Хватит хныкать, Котенок. — говорю, когда футболка на спине становится критически мокрой. — Когда в шестьдесят сиськи и задница обвиснут — будешь рыдать. А сейчас-то чего тебе плакать.

Отстраняюсь и заглядываю в зареванные глаза:

— Природу свою понаряднее пакуй и через полчаса встречаемся в фойе.

Котенок непонимающе хмурит лоб и вытирает рукавом подтеки из носа:

— Зачем?

Ни на секунду не пытается облегчить мне участь чмошника-Ромео.

— Там в цветах мята что-ли была, Котенок? Чего так соображаешь туго? Праздновать двадцатидвухлетие идем. С устрицами и шампанским.

Аврора

Мое состояние меня очень сильно беспокоит. После того как Хейден на один день из ворчливого деспота вдруг превратился в очаровательную обаяшку, я вдруг овладела суперспособностью замечать то, чего раньше не видела. Например, какие у него густые загнутые ресницы, длинные пальцы и что нос, кажется, был сломан. Последнее, как не странно, делает его еще более привлекательным в моих глазах. И еще у Хейдена Гаррисона очень сексуальное тело. Когда после гонки он расстегивает свой комбинезон, демонстрируя свой мокрый от пота торс а-ля Макконахи в лучшие годы, у меня возникает нездоровое желание стать полотенцем, которым он его вытирает. В общем, дерьмо какое-то со мной творится, и необходимо срочно это прекращать.

А еще он подарил мне такого миленького голубоглазого котеночка на цепочке, который теперь висит у меня на шее и напоминает о том, что звезда не такой уж говнюк и бука. Потому что не мог говнюк и бука выбрать такую прелесть.

— Спасибо за подарок, Хейден. — поглаживаю пальцем гладкий кошачий хвостик. — мне очень приятно, но, правда, не стоило. Вы, наверное, долларов сто на него потратили.