Она рассказала мне, что взялась за работу гостиничного историка по собственной инициативе; что такового здесь не было. Документация находилась в ужасном состоянии, и Марси пыталась исправить положение дел. Она произвела на меня очень хорошее впечатление. Она любит отель и хочет сохранить его историю, хочет содействовать тому, чтобы «Дель Коронадо» стал национальным достоянием, как сейчас является достоянием штата.

Пока она рассказывала все это, мы спустились вниз По лестнице и потом шли по каким-то бесконечным катакомбам, пока не пришли к кабинету, ключ от которого дал ей мужчина.

К тому времени мне стало казаться, что моя голова принадлежит другому человеку. Я слышал, как по бетонному полу стучат мои ботинки, но мне казалось, их носит кто-то другой. Полагаю, что тогда я был на грани потери рассудка. Не знаю, почему она этого не заметила. Может быть, и заметила, но из вежливости не стала говорить.

Сначала мы зашли не туда. Мы кружили по помещениям, когда-то служившим резервуарами. Их соединяли проломы в толстых стенах.

«Одно время здесь намеревались собирать дождевую воду». Уверен, что она это говорила; эти слова застряли у меня в памяти.

Потом мы снова шли вперед, и она рассказывала мне о гостинице. Сказанное помню смутно. Что-то о конструктивной прочности деревянных балок. О каком-то неведомом тоннеле. О том, что все номера меблированы по-разному – должно быть, это я понял превратно. Что-то о круглой комнате в башне, где постоянно живет одна старая дама.

Наконец, после блуждания по бесконечным подвальным коридорам, мы поднялись по лестнице и, пройдя через шумную кухню, мимо банкетных залов, обошли здание по улице и, войдя через другую дверь, оказались в коридоре, ведущем к Гриль-залу принца Уэльского. Марси остановилась перед простой коричневой дверью и отперла ее.

Мы вошли. В комнате было тепло. Здесь обнаружились сложенные запасные стулья. Чтобы добраться до следующей двери, пришлось их отодвинуть.

– Здесь действительно жарко, – сказала она, отпирая внутреннюю дверь и открывая ее, а затем включив пыльную лампочку под потолком.

Комната была приблизительно десять футов на семь, с низким потолком, на несколько дюймов выше моей головы. Ее пересекали обмотанные в тряпье трубы. Марси была права насчет жары. Невероятно – словно входишь в печь.

– Это, наверное, трубы отопления, – предположила она. – Ужасное место для хранения важных документов.

Я осмотрелся. Цементные стены с потускневшей побелкой. Повсюду полки с книгами и тетрадями, заваленный книгами стол. Огромные книги, некоторые размером фут с половиной на фут и толщиной несколько дюймов. Все покрыто слоем серой пыли, какой я в жизни не видел, – нетронутая в течение нескольких поколений пыль чердаков и подвалов.

– Вы ищете что-то конкретное? – спросила она.

– Не совсем, – снова солгал я. Просто хотел найти материалы в цвете.

Наблюдая за мной, она стояла в соседней комнате. Я потер большим пальцем корешки книг из выцветшей красной кожи. Палец сразу стал серым. Потом поднял одну большую книгу, и в воздух взметнулось облако пыли. Закашлявшись, я отложил книгу. У меня по спине уже сбегали струйки пота. Отряхнув руки, я снял пиджак.

Казалось, она была в нерешительности, но наконец произнесла:

– Я собираюсь пообедать. Хотите пока остаться здесь?

– Если можно, – обрадовался я.

– Тогда… – Я понимал, что она беспокоится по поводу документов. – Будьте осторожны.

– Конечно. – Я выдавил из себя улыбку. – Большое спасибо за помощь, мисс Бакли. Вы очень добры.

Она кивнула.

– Не за что.

Я оказался в одиночестве, и теперь мне уже не надо было скрывать охватившее меня волнение. Двигаясь по комнате, я дышал через рот. Позади стола были сложены коробки. Скорчившись, я снял одну из пыльных крышек и увидел внутри пачки пожелтевших чеков и счетов, тяжелые гроссбухи. Положив крышку на место, я встал, и от этого движения у меня потемнело в глазах. Покачнувшись, я ухватился за край стола. Придя в себя, вытащил носовой платок и вытер лицо.

Переходя от полки к полке, я стирал пыль с толстых корешков книг. Все, к чему я прикасался или обо что ударялся, окутывалось клубами серой пыли. Приходилось все время откашливаться и чихать. В голове ощущались уколы нарастающей боли. Надо было скорей заканчивать, или я ничего не успел бы.

Между двумя тяжелыми гроссбухами я отыскал корешок книги с надписью: «1896» и, задыхаясь в клубах пыли, вытащил ее. Это была подшивка копий корреспонденции. Я стал быстро их просматривать – может быть, там что-то есть.

Многие страницы были почти пустыми, словно печатались через слабую копирку. У меня подпрыгнуло сердце, когда я увидел датированное пятым октября письмо, начинающееся словами: «Дорогая мисс Маккенна». Пот заливал глаза, и их начало щипать. Я стал торопливо тереть глаза, смахивая пальцами с бровей капли пота. «С огромным удовольствием отвечаю на вашу записку от 30 сентября. Мы с нетерпением ждем вашего приезда и постановки "Маленького священника" в нашей гостинице».

Далее в письме говорилось, что он (управляющий) сожалеет о том, что им не удалось представить пьесу во время летнего сезона, когда в гостинице больше постояльцев, но «без сомнения, лучше уж представить ее сейчас, чем не представить вовсе».

Я сильно затряс головой, чтобы не потерять сознание. Снова вытер лицо и шею. Платок совсем намок. Пот струился у меня по пояснице и животу. Мне пришлось на несколько минут уйти в соседнюю комнату. Хотя там было тепло, но по контрасту казалось, что попадаешь в прохладное помещение. Прислонившись к бетонной стене, я судорожно ловил ртом воздух. Если там этого нет… Я мог думать только об этом. Если там этого нет…

Вернувшись в хранилище, я принялся нетерпеливо водить ладонями по корешкам книг.

– Ну давай! – бормотал я.

Я повторял это снова и снова, как какой-нибудь безнадежно упрямый ребенок, не желающий понять, что нужной ему вещи нигде нет.

– Давай, давай.

Слава богу, в тот момент Марси Бакли еще не вернулась. Если бы вернулась, то посчитала бы себя обязанной вызвать врача, не сомневаюсь. В соответствии со смягченной формулировкой я более «не владел своими эмоциями». Лишь одна ниточка удерживала меня в здравом уме: вещь, которую я разыскивал.

Необходимо было на этом сконцентрироваться, потому что к тому моменту я был сильно зол на гостиницу, зол на бывшую администрацию, допустившую, что эти документы пришли в подобное состояние. Если бы они позаботились о том, чтобы архив хранился надлежащим образом, я получил бы ответ за считанные минуты. Вместо этого время тянулось ужасающе медленно, пока я напрасно пытался отыскать единственное необходимое для выживания вещественное доказательство. Я чувствовал себя как Джек Леммон в той сцене из «Дней вина и роз»[34], где он, обезумев, ищет в оранжерее бутылку виски. Не могу понять, почему я не сошел с ума, могу лишь предполагать. В противном случае я принялся бы выть и кричать, разбрасывая повсюду книги и бумаги, рыдать и все проклинать, понемногу сходя с ума.