Но потом я увидела, что Алан ведет себя так же. На первый взгляд они походили на двух мужчин, которым смертельно скучно слушать женскую болтовню. Они кивали головами – медной и серебряной, катали по столу орешки, глотали спиртное, как лекарство (оливки в ужасе залегали на дно). Но я знала правду. Эти двое не скучали. Они были грабителями, которые спрятали деньги в комнате и выдавали свой секрет не тем, что смотрели на тайник, но тем, что старались не смотреть на него, изучая все остальное, обследуя глазами потолок, пол, стол. И это их выдавало. Любой детектив мгновенно обнаружил бы тайник, поднял половицу и вытащил бриллианты со словами: «Вот вам, идиоты!» Я легко разгадала тайну этих нервных мужчин, которые постукивали пальцами и возились с кольцами для салфеток, темами для разговора, вилками и ножами – даже не задевая друг друга. Я не сразу поняла, что к чему. Если бы затих звон тарелок и серебра, гвалт и гомон посетителей, уже успевших принять по паре коктейлей, звуки улицы и кухни, вы услышали бы, как звякают льдинки в бокалах от стука их сердец. Все очень просто: двое влюбленных мужчин.

– Где же еда? – спросил Феликс, глядя в свой опустевший бокал. – Я проголодался, а вы? – Он поднял глаза, робко улыбаясь, и залился румянцем.

Влюбленные мужчины. Мне хотелось потянуться через стол и соединить их руки. Но конечно, я не могла этого сделать, не могла даже намекнуть, что все знаю.

– Они хотят, чтобы мы стали пьяными и добрыми, – сказала я.

– А я уже! – решительно отозвался Алан.

Итак, все уже началось. Я была готова встретиться с человеком, который станет любовником позже, а сейчас, как тропическое растение, не цветущее в другом климате, сейчас был всего лишь платоническим другом, о котором тосковал мой брат. Но они явно не нуждались в подсказках, потому что уже стали любовниками.

– Алан, расскажите мне еще раз, как вы познакомились.

Он посмотрел на меня профессиональным взглядом:

– Позвольте припомнить… Кажется, это было на вечеринке?

– По-моему, в тот день давали пьесу одного из драматургов Ингрид, – перебил его мой брат, откинувшись на спинку стула и глядя в окно. – Была премьера, и сам спектакль мы, конечно, пропустили: если не ошибаюсь, сплошные ирландские призраки и семейная драма. А вечеринку устроили в квартире одной богатой дамы на Парк-авеню. Лифтер не пускал тех, кто не мог назвать фамилий хозяйки и драматурга. Слава богу, Ингрид была там – я-то никого не знал!

– Аманда Гилберт, я занимался ее разводом, – сообщил Алан. – Скучная компания. Кроме вашего брата, не с кем было поговорить.

– Одни длинноволосые, лесбиянки да богатые пустышки.

Как это происходило? Они устраивали себе длинные обеденные перерывы и виделись в отеле, предназначенном для таких встреч? Проводили рабочие выходные за городом, засиживались допоздна с клиентами? Как они обманывали своих жен, подруг или секретарш? И как лгали самим себе?

– А, вспомнил! – сказал Алан со скрытой усмешкой. – Одна старушка в перьях стала орать на официанта за то, что он принес ей лайм вместо лимона. Я видел, как этот молодой человек обернулся к ней и сказал… а что же он сказал?

Феликс сделал вид, что ничего не знает, и принялся вертеть в пальцах бразильский орех.

– Ты все помнишь! – воскликнул Алан и пояснил для меня: – Он повернулся к ней и сказал: «Когда вы были маленькой девочкой, мадам, вы именно такой женщиной мечтали стать?» Я понял, что мне надо с ним познакомиться.

Тут они наконец посмотрели друг на друга и рассмеялись. Здесь уже любой все понял бы; они едва не коснулись друг друга, вспомнив, как это было, но отдернули руки и взялись за бокалы. Конечно, на той вечеринке взгляды их скрестились. Каждый вмиг увидел «подсказку», которую они давно должны были выучить, тот проблеск интереса, который некая часть разума воспринимает целиком за одно великолепное мгновение. После этого мертвое молчание – они похожи на свидетелей, способных выдать слишком многое. Затем все забывается; наконец можно подойти и представиться молодому огненно-рыжему мужчине, разгоряченному выпивкой, лукавя при этом не больше, чем любой адвокат в разговоре с потенциальным клиентом. Завести умный разговор, обменяться визитными карточками. Никто ничего не заметил бы, кроме внимательной жены. Интересно, была ли Ингрид в другом конце комнаты, следила ли за каждым их шагом, как шпион следит за передачей портфеля на вокзале? Глаза их, должно быть, выдали все. Взгляды, которые не могли оторваться друг от друга. И не важно, что они говорили. Когда душой завладевает страсть, слова становятся лишь фоновой музыкой.

– Я так рада встрече с вами, Алан, – сказала я. – Вы, кажется, уже стали лучшими друзьями.

Они не знали, что ответить, но, к счастью, в этот миг принесли еду. Оба улыбались в свои тарелки, словно читали там что-то очень приятное.

И только в самом конце, когда мы с Феликсом ждали такси (Алан уже дошел до конца квартала), я собралась с духом и сказала:

– Алан, мне кажется, просто замечательный.

Феликс тепло улыбнулся:

– Я знал, что он тебе понравится.

Швейцар открыл дверцу такси, и мы на мгновение застыли на грани разговора. Над нами кружились какие-то птицы – скворцы? Раздался визг шин, и женщина в ярко-зеленой шали отскочила назад, крича и скандаля, но мы не смотрели в ее сторону. Приоткрыв губы, мы смотрели друг на друга. Как это высказать? Фразы кружились у нас в головах, точно скворцы, точно ласточки. Как же сказать это? Можно начать так: «Хочу, чтобы ты знал». Или: «Я все понимаю». Мы смотрели друг на друга. Женщина кричала, таксист тоже.

– Феликс…

– Потом, – сказал он и скользнул в салон.

Захлопнулась дверца, раздался свисток швейцара, и Феликс снова стал удаляться от меня по Пятой авеню. К глазам подступили слезы, я отвернулась. Здесь он был жив и жил беззаботно, легко, со всеми мелкими проблемами и заботами, какие бывают у живых. Жена, ребенок, любовник – вот такие заботы. Но он снова ушел, и снова на меня нахлынуло это чувство. Ни он, ни Натан, ни малыш Фи не знали, что мое долгое пребывание здесь заканчивается: до процедуры оставалось несколько часов. Сегодня я уеду на такси. Завтра я окажусь дома. Маленькая смерть: так я стану воспринимать это каждый раз. Я была не путешественницей – скорее мухой-поденкой, живущей день или неделю, а затем погибающей, чтобы снова перевоплотиться в саму себя, снова биться у сетчатой двери. Две процедуры позади. Впереди еще двадцать три.

Вскоре я узнала, чем процедура в этом мире отличается от двух других. Придя домой, я обнаружила, что мой сын играет с миссис Грин в какую-то шведскую игру: он должен был прятаться за диван, пока она вяжет на кушетке. Я была еще начинающей матерью, не могла протестовать, и поднятые брови Грин (она вязала беспрестанно, как паук плетет паутину) заставили меня промолчать. Голова Фи подскочила вверх, словно у марионетки; он закатил глаза и механически улыбнулся, прежде чем покинуть свое убежище и обнять мои колени: