мы это хорошо понимаем.

Б р о д я г а. А тот, кто отдаст себя в их руки… Знаете, что его ждет?

У г р и к (замирает). Побои?.. Пытки?

О н д р е й. Не может быть. Ведь он согласился пойти на смерть добровольно. Что же с ним еще могут сделать?

Б р о д я г а. Не знаю что… Но знаю, что они способны на все! И ты никогда не додумаешься, что они могут сделать… (Протягивает вперед руки и раскрывает ладони.) Эти черные точки — от сигарет. Они спутали мои ладони с пепельницей. Наверное, испытывали, проверяли, вынесет ли такое наша раса…

О н д р е й. Вы вынесли… Может, выдержу и я… (Тихо.) Я готов ко всему.

Ф а н к а. Ондрей, ради бога…

Б р о д я г а. Не плачь, девочка… Он сам не знает, что говорит… Этого добровольца, повесят… публично, на страх всем. Дни и ночи будет висеть на площади… почерневший, с вывалившимся, распухшим языком… (Грустно.) И на это ты готов пойти, парень? Кто же возьмет на себя такое?

Т о м к о. Молчите! Никто!

Ш у с т е к. Никто! Никто! Мы все такие добрые… ах, какие мы все добрые! А что дальше? Куда нам деваться с этой нашей до-бро-той? (Стучит по часам и кричит.) Фишл явится точно в назначенный час! Что мы ему скажем?

Б р о д я г а (задумчиво, про себя). Против насилия у человека есть только одно средство…

Т о м к о (в ожидании). Какое же?

Б р о д я г а (с минуту помолчав, просто). Парень его назвал… Остаться человеком, не превратиться в тряпку, сохранить свое достоинство… свое человеческое лицо…

У г р и к. Позвольте спросить… чем мне это поможет? Я сохраню свое достоинство, свое лицо, но лишусь головы? (Бродяге, ядовито.) Без достоинства можно прожить, а без головы — вряд ли. Ясно, дурак?

Ш у с т е к (Бродяге). Нет! Против насилия у человека нет никаких средств!

Т о м к о. Никакое насилие не бывает длительным. В конце концов оно поглотит само себя. Так учит история!

У г р и к. Не поучайте вы, христа ради, вы не в школе! (Кричит.) У нас нет времени. Через три часа начнет светать.

А п т е к а р ш а. Еще три часа… может быть, еще…

У г р и к. До утра уже ничего не изменится! Пора готовиться… к самому худшему!

Ш у с т е к. По крайней мере один из нас…

Т о м к о. А кто?.. Вы, пан доктор?..

С т а р и к. В Евангелии от святого Матфея сказано: «И, когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст меня». (Глубоким, полным скорби голосом.) Так не будем ждать… пусть слово станет делом… Предадим одного из нас… Пусть девять фарисеев выдадут невинного…

Ш у с т е к. Святой Матфей! Евангелие! (Старику.) Вы что, забыли, что идет война?

Т о м к о (резко). Вы ведете эту войну, пан доктор!

Ш у с т е к. Я ничего не веду. Я только обыкновенный поручик в отставке. Но я хорошо знаю, что войну не ведут в перчатках, пан учитель!

Б р о д я г а. Это вы-то поручик? (Сверлит его взглядом.) В таком случае держитесь, как офицер! Чтобы мне за вас не было стыдно.

Ш у с т е к. Вам за меня?! (Ошарашенный.) А вы… вы…

Б р о д я г а. Да, я — солдат! (Саркастически.) Если мы переживем все это, так я вас представлю к медали… за мужество… в отставке.

Ш у с т е к. Значит, солдат… (Строго.) А где же ваша форма, дружище? Что с ней случилось?

Б р о д я г а. Какое вам дело?

Ш у с т е к (мстительно). Если будем живы, то лучше нам не встречаться в военно-полевом суде. (Злорадно.) Я чувствовал, что тут что-то неладно… Обыкновенный дезертир…

П о в и т у х а. Дезертир? Бедняга, а я-то думала, он коммунист!

Ш у с т е к. Может быть, и это.

Б р о д я г а. Я не дезертир… и не коммунист. Я был участником восстания, попал в плен, потом бежал, когда нас везли в концлагерь… Вот так, если хотите знать все. (Шустеку.) Убивать на фронте — это одно дело… А здесь, в этом подвале, нам никто не приказывает убивать. Никто! Если мы сами не прикажем…

Ш у с т е к. Но ведь один из нас… это условие майора! Собственно говоря, это его приказ!

Б р о д я г а. Этот немецкий майор для меня не начальник. И для вас тоже, пан поручик!

У г р и к. Заткнитесь же! Уже без четверти три! (Зло, старику.) Скоро этот ваш петух начнет петь! Через минуту явится Фишл. Мы его попросим одолжить нам свою шляпу, и пусть он сам соизволит вытащить из нее одно имя…

Б р о д я г а. Что тебе далась эта шляпа? Боишься? А может быть, там будет мое имя…

Ш у с т е к. Или мое…

М а р и к а. Может быть, это будет… женское имя!

У г р и к. Они сделают это за нас, если мы не договоримся! (Бродяге.) И какая нам от этого польза?

Б р о д я г а. Наши руки останутся чистыми. А убийцами будут они.

У г р и к. Я не мученик… У меня фигура не та! (В отчаянии.) Я обыкновенный парикмахер. Я хочу жить… работать… брить и стричь… приводить в порядок вшивые людские головы!

Б р о д я г а. Но больше всего ты заботишься о своей.

Ш у с т е к. Если мы откажемся, майор потеряет терпение, рассердится… и прикажет ликвидировать всех!

У г р и к. Погибнут десять человек вместо одного!

Б р о д я г а. Зато им не удастся превратить людей в тряпки.

Ш у с т е к. Они превратят их не в тряпки, а в трупы.

У г р и к (кричит, указывая на Бродягу). Это он… он зовет беду!.. Он хочет нашей смерти…

Т о м к о. Нет, он просто не хочет, чтобы все мы стали… соучастниками…

Ш у с т е к. Мы должны решить сами! Другого выбора у нас нет.

Б р о д я г а. У человека никогда не бывает большого выбора… (Смиренно.) Но всегда есть по крайней мере одна возможность. (Пауза.) Остаться человеком.

Ш у с т е к. Как… человеком? Любой ценой?

Б р о д я г а. Да. Любой ценой.

У г р и к. Вы слышите? Любой ценой! (Его терзает страх и ненависть.) А знаете, почему он так говорит? Потому что его жизнь уже не имеет никакой цены, она ничего не стоит — вот почему! Он конченый человек, и он это знает… знает! Он беглец… загнанный зверь… Как только его поймают — ему конец! Вот почему он не дорожит жизнью… ему уже все равно… ему уже нечего терять!

Б р о д я г а (вскипает). Почему ты думаешь, что мне не хочется жить?.. Я просто не хочу жить… на коленях… на четвереньках, как собака!

У г р и к. Да, да, ты не хочешь! Ты уже ничего не хочешь! (Кажется, что он потерял рассудок.) С самого начала ты стал все портить. Ты не верил, что Фишл нам поможет! А он помог! Девять из нас могут спастись! А ты не хочешь… Ты словно тот изувер, который завлекал людей на гибель… Ты уже стал черным, как земля, от тебя смердит могилой! Ты — сама смерть!

Ф а н к а (в отчаянии). Пан учитель! Через пять минут — три!

У г р и к. Без пяти три! (Вдруг заливается безумным смехом. Он весь трясется. Выкрикивает.) Благодарите меня… благодарите! Я знаю, что нам нужно делать! Само Угрик