Он по-прежнему оставался девственником, когда приехал в Рим изучать теологию в Грегорианском университете. Но теперь он иначе смотрел на свою девственность: он уверовал в то, что чистота душевная и физическая есть лучшая добродетель. Она давала ему свободу любить людей. Нести им свет. Чувствовать себя смелым, как Дон Кихот.

Первые годы учебы в университете стали для него открытием. Он с небывалым рвением взялся за дело, не давая себе ни малейшего спуску, соблюдая даже самые незначительные правила. Тогда, размышлял он про себя, далеко не каждый мог похвастаться таким усердием. Но, как говорится, лиха беда начало. Он желал достичь одного — стать глиной в руках Гончара.

Он жил при международной Схоластической школе, которая была расположена в великолепном по своей красоте частном особняке рядом с Порто-Меркале, вместе с остальными сорока четырьмя юношами со всего мира — Америки, Франции, Танзании.

Все лекции читались на латыни. Попутно ему пришлось выучить и итальянский. Вместе с языком иезуиты переняли у итальянских священников манеру одеваться, примерив одежду с чужого плеча. В свободное от учебы время он самоуверенно, с подчеркнутым достоинством разгуливал по городу в черной сутане и такой же черной широкополой фетровой шляпе, слегка прикрывающей его темно-карие глаза.

Но потом случилось непредвиденное. Майкл с удивлением обнаружил, что чем больше он наблюдал церковную иерархию в действии — он постоянно общался с епископами и кардиналами, облаченными в пурпурную мантию, — тем больше он утверждался в мысли, что католическая церковь — самый элитный закрытый мужской клуб в Европе. А целибат — неприятная, но вынужденная плата за членство в этом клубе. Руководящие должности в нем занимали только мужчины — начиная с Папы и кончая кардиналами, епископами и священниками. Майкл считал это неправильным. Женщины, на его взгляд, такие же полноценные представители расы человеческой, к власти не допускались. И хотя католическая церковь не учитывала положение женщины в современном обществе, влияние ее на людские умы было огромно.

То, что однажды было принято на веру, теперь подвергалось сомнению.

По мере взросления ему становилось все труднее не думать о хорошеньких девушках, что встречались ему на улицах Рима, как о потенциальных партнершах. Престарелый духовный наставник в семинарии пытался втолковать ему, что все части женского тела делятся на приличные, менее приличные и неприличные. Дотрагиваться до последних — страшный, непростительный грех. Майкл при этих словах всегда вспоминал недозволенную плоть, которую тайно созерцал будучи пятнадцатилетним подростком.

Он знал, что ему будет нелегко переступить грань и откликнуться на волнующий призыв: «Следуй за мной».

Временами ему казалось, что это вообще невозможно. Он закрывал глаза и представлял упругие, холеные женские тела рядом со своим телом. При виде обнаженной груди и плоского живота у него наступала эрекция. Иногда желание достигало пика и происходила непроизвольная эякуляция. На следующий день он шел исповедоваться.

Наставник предложил ему испробовать свое, проверенное средство: когда мысли о женщинах становятся навязчивыми, нужно просто подумать о них как о биологическом организме из крови, костей и мышц, и желание как рукой снимет. Майкл, которому исполнилось двадцать два года, предпочитал метод святого Бенедикта — нещадно жечь свое тело крапивой.

Однако крапива не смогла уберечь его от опрометчивого шага — однажды, забыв про свои обеты, он закрутил любовь с Франческой Корделли. Его разум отказывался верить в это, даже после неоднократных исповедей в содеянном грехе.

В семье, где рос Майкл, было слишком много строгости и слишком мало душевного тепла. Он, как и мать, не придавал этому особого значения. Вместе с тем он мучительно пытался понять, отчего жизнь кажется ему неполной. Много позже он решил, что ему, скорее всего, не хватало отца, которого он едва помнил.

Франческа была обольстительной женщиной старше Майкла на двенадцать лет. Она была разведена. Инициатива отношений исходила от нее. С ней впервые в жизни Майкл испытал полноценную физическую близость. Но любовный роман закончился, едва успев начаться. За время, проведенное с ней, Майкл постиг язык любви, который до недавних пор казался ему непонятным и загадочным.

В глазах Церкви даже сексуальное возбуждение являлось грехом, священнику в таких случаях полагалось проявить твердость характера и преодолеть его. Религиозные теоретики наперебой предлагали надежные техники для эмоционального и интеллектуального контроля. Имелись и техники для физиологического контроля. Он знал их все наизусть.

С тех пор прошло более десяти лет. Он ощущал, как постепенно формируется его личность и закаляется характер. Он обнаружил, что течение его жизни подчинялось строгому регламентированию. Его любовь к порядку граничила с фанатизмом. Утро неизменно начиналось с составления подробного плана на день, день заканчивался анализом проделанной работы. Он ни на йоту не отступал от раз и навсегда заведенного распорядка, распланированная рутина составляла основу его жизненного уклада.

Теперь же, после злосчастной аварии, оказавшись вне привычных рамок, он испытывал замешательство. Там, где положено быть сердцевине, образовалась какая-то грустная пустота. Он ощущал себя беспомощным атомом в необъятном космическом пространстве.

Эмоции, которые он испытал на пороге комнаты сестры Гидеон, не были похожи на те, что он испытывал раньше.

У него возникла мысль — и не впервые — о том, что лишение мужчины женского общества является насилием над человеческой природой. Перед его мысленным взором воскрес образ — изогнутая линия ног и бедер, укрытых одеялом, он подумал о том, насколько способна взволновать мужчину одна эта линия. Ему отчаянно захотелось утешить ее. Защитить.

Он отступил назад.

Открытая взору часть шеи из-под нелепого чепца, нежная и беззащитная, дразнила его воображение.

Господи, помоги. Ему отчаянно хотелось прикоснуться к ней.

По коридору торопливо шагала медсестра. Приветственная улыбка на ее лице была такой же естественной и привычной, как и покрывало, закрепленное у волос.

— Очень мило с вашей стороны, отец Майкл, посетить нас. Я думаю, сестра Гидеон сейчас спит. Мы переживаем за нее. Матушка Эммануэль, вероятно, все вам рассказала. — От улыбки не осталось и следа. — Признаться, я не знаю, что и думать. Вчера ей было совсем худо, она весь день твердила, что ничего не видит, кроме неясных очертаний, — это ее слова, — словно пелена на глазах. Мы, разумеется, пригласили доктора Бивена, но он ничем не смог помочь. — Она тяжело вздохнула. — Вот беда-то. — Она помолчала, потом добавила: — Если беседа не терпит отлагательств, я могу разбудить ее. Ночью, правда, она плохо спала.

Майкл с облегчением ухватился за предлог.

— Нет, думаю, время терпит. Сперва я хочу повидать матушку Эммануэль.

Сестра Розали, не проронив за всю дорогу ни слова, проводила его в кабинет настоятельницы.