Вы знаете, что у бабочек и стрекоз очень долгий период миграции и часто только внуки добираются до намеченной цели?

Рассказывая об этом, Оуна сияет. Она снова передает слова моей матери, в собственном изложении. Я хочу поблагодарить Оуну, обнять. (Нет, на самом деле я хочу подхватить ее и пуститься в пляс по сеновалу. Однажды в детстве за конюшней я взял Оуну на руки и смеясь бежал, пока она не попросила меня не сдавливать ей грудную клетку, а то у нее выскочит сердце.)

Аутье и Нейтье тоже улыбаются Оуне, хотя неясно, искренне ли радуются подробностям стрекозьей жизни, или просто выдался неплохой шанс широко поулыбаться и посмеяться. Я подозреваю, что, делая вид, будто их крайне забавляет представление о том, как маленькие стрекозьи внуки пересекают воображаемую финишную черту, оставив позади трупы предыдущих поколений, на самом деле смеются они над глупостью мальчиков-сверстников.

Мейал же, услышав любопытные сведения, кивает.

Саломея отгоняет муху от открытого рта дочери. Мип, лежа на потнике, раскинула руки и ноги.

А вы знали, спрашивает Оуна, глядя прямо на меня и широко улыбаясь, что у стрекоз шесть ног, но они не умеют ходить?

Я киваю, да. И еще, говорю я, ободренный взглядом Оуны, у стрекоз многофасетные глаза, покрывающие почти всю голову, позволяя им видеть все сразу, даже самые мелкие, стремительные движения.

Некоторые женщины кивают и размышляют об этом. Аутье и Нейтье смеются.

Правда, взволнованно говорю я. Так и есть.

Я замечаю, что Агата и Грета меня не слушают, они вполголоса переговариваются, гадая, откуда в Хортице взялась карта мира.

Я шепчу Оуне: Есть такой человек, композитор, Джон Кейдж, он написал произведение, на исполнение которого требуется более шестисот лет. По одной ноте раз в несколько лет, а то и реже. Ноты берут на специальном органе в церкви одного городка в Германии.

Оуна шепчет в ответ: Правда?

Я: Да.

Oуна: Джон Кейдж – меннонит?

Я: Нет.

Оуна: Вот как.

Я: Ну, может, и меннонит.

Оуна: Да.

А женщины радостно смеются, представляя, как среагировал бы Петерс, узнав, что запрещенную карту мира прячут совсем недалеко от Молочны.

Агата напоминает, как однажды в воскресенье Петерс тряс перед прихожанами руководством Эрнеста Тиссена по органическому сельскому хозяйству – уликой пагубного влияния мира. Старейшины наказали Эрнеста Тиссена, запретив ему общаться с членами общины в течение восьми недель. Все эти недели тот бродил по проселочным дорогам и спал в сбруйном сарае, пристроенном к конюшне. (Теперь Эрнест впал в маразм, помнит только про украденные часы – милость Божья, поскольку он забыл зло прежних путей и либо убежден, что Бог примет его в Свое царство, что преград нет, либо понятия не имеет, что Бог и Царство Божие вообще существуют.)

Мариша пытается вернуть нас к дискуссии и напоминает мне, что Саломея задала вопрос.

Может, в Хортице прячут еще и карту региона? – повторяет его Саломея.

Не исключено, осмеливаюсь предположить я.

Мариша спрашивает, не провезу ли я ее тайком из Хортицы вместе с картой мира, и я обещаю провезти, если она существует. Мариша благодарит меня! И признает, что мне все-таки можно найти практическое применение. В ее представлении контрабанда предпочтительнее учительства, хотя и не столь почтенна, как крестьянский труд.

Но мы уже давно нашли Августу практическое применение, говорит Оуна. Кто, по мнению Мариши, объяснит нам карту, если не Август? Или неведомо для остальных Господь внезапно осенил ее познаниями в географии и картографии?

Мариша отмахивается от вопроса и, наклонив голову, изуродованным пальцем показывает на окно.

Оуна размышляет: Может, в пути женщинам удастся составить собственную карту.

Все, заинтригованные, смотрят на нее.

Грета говорит: Потрясающая идея… – и осекается, так как Оуну начинает рвать в ведро рядом. – Ах, schatzi, – говорит она.

Агата встает – до сих пор она держала ноги на куске дерева – и, подойдя к Оуне, гладит ее по спине, не давая выбившимся из-под платка прядям, попасть под струю.

Оуна поднимает голову и уверяет женщин, что с ней все в порядке.

Женщины кивают. Их внимание переключается на Мейал. Та, положив руку на грудь, тяжело дышит.

Это что еще? – говорит Грета.

Все нормально, Мейал? – спрашивает Агата.

Та с силой кивает.

У Мейал приступ, тихо объясняет мне Саломея. Она подходит к Мейал и тихо, неслышно шепчет ей что-то на ухо, держа за руку.

Остальные склоняют головы в молитве, прося Бога, чтобы приступ у Мейал прошел.

Мейал раскачивается на ведре, затем падает с него и совершенно неподвижно лежит на сене.

Саломея ложится рядом и продолжает неслышно шептать ей на ухо, держит ее. Женщины молятся.

Агата говорит: Отец Всемогущий, смиренно молим Тебя о Твоем неистощимом милосердии. Молим Тебя, будь милостив к сестре нашей Мейал. Молим, исцели ее в Твоем благоволении. Молим Тебя, покрой ее силой Твоей и вечной любовью и изгони болезнь, от коей она ныне страдает.

Женщины, склонив головы, находят разные слова во славу Отца нашего Небесного. (Я припоминаю, как мой отец за два дня до своего исчезновения сказал мне, что доступ к ковчегу веры стерегут два столпа – небылицы и жестокость.)

Саломея очень осторожно прикрывает Мейал уши, чтобы та не слышала молитв, и, попросив Оуну скрутить для нее цигарку, продолжает неслышно шептать ей на ухо. Вид у Мейал становится здоровее, она уже не так неподвижна. Перестает дрожать. Дыхание нормализовалось.

Оуна скрутила цигарку и с извинениями дает Мейал. Она слабовата в самокрутках и хмурится, глядя на свое изделие.

Остальные женщины, склонив голову и держа друг друга за руки, продолжают молиться.

Мейал приходит в себя, они с Саломеей возвращаются к столу.

Слава Богу, говорит Агата.

Грета просит Аутье сбегать к колонке за водой, приготовить растворимый кофе, и та вылетает из-за стола. Нейтье тут же ласточкой мчится за подружкой. Они исчезают.

Саломея подбегает к окну и зовет Нейтье обратно на сеновал.

Мы слышим, как Нейтье кричит издалека: Зачем? Я помогаю Аутье!

Оставь ее, говорит Агата.

Но Саломея еще раз окликает Нейтье, затем молча смотрит в окно.

Нейтье возвращается на сеновал.

Агата явно раздражена на Саломею, но сдерживается.

Приступ у Мейал вызвало представление о том, как женщины будут создавать собственную карту, говорит Мариша. Неосознанный страх перед самостоятельным составлением карты, объясняет она, что значит: мы хозяева своей судьбы. Мы уйдем в непознаваемое пространство.

Да, говорит Агата, тут запаникуешь…

Мейал выпускает кольца дыма. Я не паникую, говорит она.

Да, говорит Агата. Правда, паника в данном случае была бы объяснима.