Агата смотрит в потолок.

После недолгого молчания Грета потчует женщин историей о том, что из-за травмы в паху целых три года могла ходить только пятясь, не вперед. (Воспоминание, догадываюсь я, навеяло представление о том, как женщины отправятся в путь, не зная, куда идти.)

Вскоре происходит нечто, отвлекшее Мейал от растерянности перед неизвестностью.

Нетти (Мельвин) Гербрандт снова поднимается по лестнице на сеновал, на сей раз неся младшего сына Мариши, Юлиуса Лёвена, который, похоже, безутешен.

Грета поднимает руки. Что еще, ради Бога?

Нетти (как я уже упоминал, после изнасилований она разговаривает только с детьми) сажает маленького Юлиуса Марише на колени и жестикулирует, указывая мальчику на нос и выражая, насколько я могу расшифровать, недоумение.

Агата спокойно спрашивает, может ли Нетти сделать исключение, в данных обстоятельствах быть благоразумной и, пожалуйста, что-нибудь сказать. Здесь на сеновале только женщины, подчеркивает она. (Я не шевелюсь.)

Пока Юлиус вопит на руках у Мариши, Нетти молчит, размышляя над просьбой Агаты.

Что случилось? – допытывается Мариша, перекрывая крик.

Нетти, говорит Агата, будь разумной. Что с Юлиусом?

В конце концов Нетти подает голос, но обращается к Юлиусу. Малышу, говорит она, попала в ноздрю вишневая косточка, а она не может ее вынуть, поскольку та заталкивается все дальше в нос.

Женщины реагируют немедленно. Они опять говорят все вместе, и я не могу вести записи.

Оуна засовывает два пальца в рот и свистит. (Какой чудесный навык! И практичный.)

Другие женщины замолкают и смотрят на нее.

У Оуны между глаз две еле заметные вертикальные складки, крошечные рельсы, ведущие к волосам, но исчезающие на полпути. Если Юлиус засунул вишневую косточку в нос, говорит она, значит, ел вишни или находился в непосредственной близости от них. У нас в Молочне вишен нет. Вишни, которые мы едим, всегда привозит из города в качестве угощения для членов общины кто-нибудь из старейшин, ездивший туда по делам.

Женщины молчат, осмысляя новость. Агата упирает взгляд в одну точку и цепенеет.

Саломея, проклиная все на свете, идет к окну.

Грета зовет Аутье. Та, возвращаясь от колонки, еще не дошла до лестницы на сеновал. Узнай, не вернулся ли кто из мужчин из города, говорит она. И если да, постарайся узнать кто.

А еще, кричит она вниз, если мужчины спросят, где их женщины, скажи, что Рут и Черил поздно жеребятся и возникли трудности!

Агата возражает. Мужчинам колонии известно, что Рут и Черил в прошлом году не покрывали, напоминает она, поэтому никто не ждал, что этой весной они будут жеребиться. Она кричит Аутье: Если спросят, скажи мужчинам, что их женщины на трудных родах сестры в Хортице!

Это встречает одобрение. Ни один мужчина колонии Молочна не будет вмешиваться в роды (или проявлять к ним интерес), особенно в какой-то там Хортице.

Агата еще просит Аутье надеть на голову платок.

Аутье и Нейтье лихо повязали платки на запястья, по моде девушек Молочны в отсутствие мужчин.

Теперь очередь Мариши кричать дочери: Скажи мужчинам, что мы стегаем одеяло, но ты не знаешь, в чьем доме, а работать нам до самой ночи – поздний и крупный заказ кооператива!

Примечание в пояснение: кооператив продает меннонитские товары туристам. Женщины Молочны поставляют их, но им запрещено ходить в кооператив и получать деньги от продаж.

Ну да, говорит Саломея, хорошая мысль. Никто из мужчин Молочны и близко не подойдет, когда женщины стегают одеяло. Она стоит у окна и следит за Аутье: Вот она идет, бежит.

Саломея отворачивается от окна и говорит Нейтье: Обеги дома, попроси женщин, если они столкнутся с мужчинами и если те спросят, говорить, что одни из нас работают до самой ночи над одеялом, а другие принимают трудные роды сестры в Хортице. Мужчины захотят есть. Вели женщинам сказать мужчинам, если это наши мужчины, тех, кто здесь на сеновале, что мы оставили в кладовках судки с супом и хлеб. Мужчины утром опять уедут и поймут, что мы не сможем их проводить, так как всю ночь напролет выполняем заказ и оказываем помощь.

Нейтье уходит не сразу. Саломея подгоняет ее: Ну, иди!

Нейтье лениво встает с ведра, молча потягивается, поправляет волосы; в конце концов Саломея приходит в бешенство и кричит: Нейтье!

Мариша уже достала вишневую косточку из носа Юлиуса, высосала губами, как удаляют яд от укуса змеи или незаконно откачивают газ из полицейской машины, и Юлиус радостно жует гнилой кусок кожи от старой уздечки, некогда бывшей частью упряжи Эрнеста Тиссена. Агата говорит Нетти, что та может идти, вернуться к другим детям. Юлиус пока останется здесь.

Но Мариша просит Нетти на минутку задержаться. Где Юлиус взял вишни? – спрашивает она. – Это Клаас? (Муж Мариши.)

Нетти, пребывая в некой прострации, снова отвечает Юлиусу, глядя только на то, как он играет и жует. Она рассказывает, что Юлиус и пара ребят постарше были во дворе и один, скорее всего Бенни Айдсе, заметив на дороге повозку, подбил остальных, в том числе Юлиуса, сидевшего на спине сильного мальчика, пойти посмотреть. А вернулись они с бумажным пакетиком вишен, передавая его друг другу, и одна косточка попала Юлиусу в нос.

Мариша спрашивает Нетти: Так ты не знаешь, кто сидел в повозке?

Нетти отвечает Юлиусу: Не знаю.

Я беспокоюсь из-за женщин, которые решили не делать ничего (в ответ на изнасилования), говорит Мейал. Если мужчины вернулись, как бы они не проговорились, что мы затеваем бунт.

Мариша хмыкает. Не бунт, неправильное слово.

Саломея раздраженно вздыхает. Мариша, ты все время мешаешь ходу наших собраний, строишь из себя знатока тут, там, да вообще везде, вечно что-то выдумываешь, говоришь глупости. И если тебе никто не возражает, ты уверена, что права. А когда кто-то против, истеришь.

Нет, перебивает Мариша. Это ты, Саломея, а может, и еще кое-кто из Фризен, вечно молишься на точный, безупречный язык, на правильное слово. Так вот в данном случае слово «бунт» явно неправильное, поскольку бунт подразумевает насилие, а то, что планируем мы, женщины Молочны, насилия не подразумевает.

Оуна умоляет женщин сохранять спокойствие. Надо продолжать собрание, говорит она. И Мариша права, слово «бунт» неверно описывает наш план. Мы найдем соответствующее название, когда разработаем его в деталях. И она возвращается к мысли Мейал: как бы женщины, решившие не делать ничего, не рассказали о нас мужчинам. Конечно, они не станут грешить ложью, говорит Оуна. Нам просто придется поверить: дабы не согрешить против истины, если их спросят, где