Это была хрупкая женщина с худыми руками и большими оленьими глазами. Вимла всегда носила белые сари, как велел обычай, хоть и позволяла себе небольшие вольности: например, аккуратно вставляла в блестящие черные волосы розово-фиолетовый цветок гибискуса. Пока был жив муж, Вимла наслаждалась своим роскошным гардеробом: пурпурными бенгальскими балучари, гуджаратскими гхарчолами с квадратным узором, бенаресской парчой в могольском стиле и керальскими нараянпетами с золоченой каймой[59]. Запираясь в спальне, она частенько мечтала о том, как управляла бы «Прелестной модой» или каким-нибудь другим магазином праздничных сари на Колаба-козуэй.

«Принеси майсорский креп», — приказывала бы она работнице, и та спешила бы через весь ярко освещенный зал, а затем по щелчку Вимлы разворачивала сари из тонкой дорогой ткани. Дамы в тяжелых украшениях вздыхали; под мышкой у них ридикюли, туго набитые банкнотами, а в руках — шипучая кока-кола.

Когда муж умер на пятом десятке от сердечного приступа, Вимла оплакивала вовсе не его, а свои ослепительные сари. Обычай предписывал бесцветную одежду, но Вимла не хотела расставаться со своим гардеробом и заботливо спрятала самые дорогие платья под замок — в алмари[60]у себя в спальне. Когда детей не было дома, а прислуга спокойно дремала, Вимла открывала шкаф и расстилала перед собой ткани всех цветов радуги. Она подносила к лицу шелковые материи, набрасывала на грудь золотистые многоцветья и мысленно возвращалась в те дни, когда и на нее смотрели, затаив дыхание.

Муж Вимлы был богатым промышленником, дружил с британцами и вызывал страх у индийцев. Этот жестокий собственник растаптывал людские жизни на пути к благоденствию, и его не волновало даже счастье своей семьи, которую он всячески тиранил. Однажды на званом обеде в отеле «Тадж», что возвышается над Бомбейской бухтой, махараштрийцы завели разговор о многолетней борьбе с гуджаратскими соседями, которые хотели присоединить Бомбей и сделать его столицей собственного штата.

— Мы контролируем городской совет, — с жаром заявил муж Вимлы, — и весь Бомбей перейдет к нам — это лишь вопрос времени.

Группка мужчин радостно чокнулась охлажденными бокалами «Роял салют».

— Хорошо бы купить пушку у этих парсских бандуквал[61], — заключил один из них.

Словно по сигналу, вдалеке раздался небольшой взрыв. Хотя стрельба в городе была редким явлением, выстрел прогремел довольно далеко, и его почти заглушила громкая киношная музыка и гул нетрезвой беседы. Величавый отель «Тадж» надежно защищал их от уличного насилия и от пехотинцев из «Самьюкта Махараштра Самити»[62], что ютились в городских трущобах и отстаивали свои права грубой физической силой.

Вимла стеснялась вступать в разговор с более искушенными женами и потому расслышала выстрел. Не задумываясь она бросилась к мужу.

— Пули! — в страхе закричала она, пролив мандариновый «голд спот» на его элегантный белый костюм. — Там внизу кто-то стреляет!

Настроение у всех вмиг испортилось, и гости поспешно разъехались по огороженным имениям в импортных автомобилях с надежно запертыми дверьми. По дороге домой Вимла чувствовала, как муж едва сдерживает ярость, и надеялась, что он хотя бы не станет распускаться перед шофером. Однако наедине в спальне он ударил ее кулаком по лицу, и бриллиантовый перстень рассек ей щеку.

После смерти мужа Вимла замкнулась в своем безопасном, благополучном мирке и целиком посвятила себя детям. К сожалению, сын Хар-шал пошел в своего бессердечного отца. Он очень любил топить пурпурных нектарниц, свивавших гнезда в саду, давился от смеха, наблюдая, как они испуганно трепещут, и ощущая приятную предсмертную дрожь. Своими руками Харшал извел всех птиц в саду и стал иногда выходить на улицу, чтобы охотиться на жертв покрупнее.

Как-то утром Милочка играла в аллее, а Харшал незаметно проник за ворота с силком. Пару минут спустя он вбежал обратно с заблудшим щенком и заперся в доме, прячась от его рассвирепевшей матери. Потрясенная Вимла наблюдала за всем из окна, не в силах пошевелиться, а сука бегала за Милочкой, пока двое слуг не прогнали ее метлой. Мать с дочерью тогда ни слова не сказали Харшалу, но в глазах у них вспыхнуло смутное отвращение. С тех пор Милочка не хотела называть Харшала бхаия, как ласково обращаются к старшему брату, и даже не явилась на церемонию Ракша-бандхан, что освящает любовь между братьями и сестрами.

Вимла решила не вмешиваться в молчаливую вражду своих детей и пряталась, словно в коконе, у себя в спальне или коротала время у соседки Маджи. За долгие годы женщин связала тесная дружба, которая еще сильнее укрепилась, когда умер муж самой Маджи — Оманандлал[63]. Овдовели-то они обе, но Маджи стала непререкаемой главой семейства, а вот Вимла отошла в тень — ее застращали сын с невесткой. В жизни у нее осталось лишь две заботы: найти хорошего жениха Милочке и уговорить Химани родить ей внука.

— Женаты уже два года, а ребенка нет как нет, — вновь пожаловалась она.

— А вы водили ее в храм Махалакшми, на? — спросила Маджи, не сомневаясь, что искренние молитвы этому божеству всегда вознаграждаются.

— Она и слышать не хочет. Что-уж-тут-поде-лаешь!

— А врачиху вызывали?

— Даже тут упрямится! — воскликнула Вимла, бессильно выкручивая кисти. — Намекает, мол, надо сыну провериться!

— Бэшарам![64]Что она из себя строит?

— Ей будто и не хочется детей. Что-уж-тут-поделаешь! Все кругом шушукаются. Даже говорят, из-за тамаринда у Химани прокисла матка. Я хочу его выкорчевать, но сын не желает тратиться на такую ерунду.

— Дорогая моя Вимла, — сказала Маджи, подавшись вперед, — лишь Господь обладает властью давать и отнимать, а все прочее — злые духи, якобы живущие в дереве, — полнейшая ахинея.

Вошла Савита, недовольно щелкнув языком.

— Тетенька-джи, — обратилась она к Вимле, — вы не слышали о женщине на седьмом месяце? Как она купила ласси близ кладбища Матунга.

— Да, в газетах сегодня писали, — ответила Вимла, и лицо ее исказил страх. — У нее тотчас случился выкидыш?

— Дурища, — фыркнула Савита перед уходом, — нельзя же пить молоко у мест погребения. В тело могут вселиться своенравные духи!