я твое спокойствие нарушу,

20 Доверь мне нежную и девственную душу.

Не столь несмелая, я научу тебя

Томиться и вздыхать, тоскуя и любя.

Пусть эти детские, румяные ланиты

От уст моих горят, лобзаньями покрыты.

О, если бы сюда пришел ты отдохнуть

И тихо голову склонил ко мне на грудь.

На спящего тебя я б с трепетом глядела

И, разбудить боясь, дышать почти не смела.

Льняным полотнищем я стала б отгонять

30 От милого лица назойливую рать

И пчел завистливах, и мошек легкокрылых...

<9>

АРКАС И ПАЛЕМОН

Палемон

Ты Дамалидою[208] пленен светлоголовой,

К Венерину ярму покамест неготовой.

Она еще дитя, и твой напрасен труд,

Невинные глаза намеков не поймут.

На пастбище твоя беспечная телица

Лишь в тень вербен густых на берегу стремится.

И, на супружеский не отвечая зов,

Резвится до зари средь молодых бычков.

Незрелого плода довременная проба

И кислого вина твое прельщает нёбо,

Но жди, пора придет, и облетят цветы,

И мед плодов земных тогда-то вкусишь ты.

Тогда она сама, от томной страсти млея,

Склонит к тебе главу, лобзаний вожделея.

Но оперения птенец еще лишен,

И туго свернутый не процветал бутон.

Над колосом венец еще не золотится,

И соком пурпурным не брызжет шелковица.

Смотри, поторопись, не потеряй всего.

Аркас

20 Кто счастье упустил, тот не вернет его.

Преобразился сад от летнего убора,

И обещания свои сдержала Флора.[209]

Налитый соком плод недаром манит взгляд:

Едва созрелый, он приятно терпковат.

Голубка юная недавно оперилась,

И в почках нежная листва уже пробилась.

Бутонов розовых и Дамалиды вслед

Сквозь стенки плотные темниц проглянул цвет.

Не обошлось без слез, испуга и смущенья,

30 Но матери слова ей были в утешенье.

Доволен Гименей: уж грудь ее кругла,

И руку страстную заполнить бы могла.

Пришла пора: пушок прелестно-шелковистый

И девственный покрыл айвовый плод душистый.

Достигший спелости, полураскрыт гранат,

Рубины новые во тьме его горят.

<10>

ВАКХ

О Вакх божественный, о юный Тионей,

Приди, о, Дионис, Эван, Иакх, Леней,[210]

Явись, каким ты был, когда твой глас отрадный

На острове печаль умерил Ариадны.[211]

На колеснице ты предстал: была она

Из бивней дорогих огромного слона,[212]

И полосатый тигр, могучей статью страшен,

Небрежно листьями и гроздьями украшен,

Пантера дикая и в темных пятнах рысь

10 В единой упряжи вдоль берега неслись.

Луч солнечный играл на золотых колесах,

Бежала вслед толпа менад[213] простоволосых,

И восклицали все: о, Вакх, о, Тионей,

О Эвий,[214] Дионис, Иакх, Эван, Леней! —

Ведь Греция имен тебе дала немало —

И эхо горное те клики повторяло,

Тимпанов гулких гром, двойных трещоток стук,

Кимвалов медных звон, фригийской флейты звук,[215]

Веселой, пляшущей ты окружен был свитой.

20 Фавн, молодой сильван, сатир, плющом увитый

Толпились шумно вкруг Силена-старика.[216]

Тот, на осле едва держась,[217] издалека

Тащился с чашею, всегда хмельной и сонный,

Покинув Индии сияющие склоны.[218]

<11>

ЭВФРОЗИНА

Ах, нет, понравиться никто мне не стремится.

Как жаль, что родилась я позже, чем сестрица.

Красавцы-пастухи нас встретить норовят

И дарят мне цветок, но на сестру глядят.

Заметит кто-нибудь порой, как я пригожа,

Но тут же скажет ей: “Как на тебя похожа!”

Ах, почему всего двенадцать весен мне?

Не для меня поет влюбленный в тишине,

Никто не требует моей любви всечасно,

10 Но скоро день придет. Я знаю, я прекрасна.

Я знаю: властной я красой одарена:

Округлое лицо, златых волос копна,

Как небо, взоры, блеск улыбки белозубой,

Ресницы черные и розовые губы.

<12>

ГИЛАС

Шевалье де Панжу

Корабль, достойный сын сосновых рощ Пенея,[219]

Арго, что Грецию в Колхиду нес скорее,

Среди эвксинских вод[220] не смея встретить норд,

Замедлил свой разбег, вошел в спокойный порт,

Героям мило все на берегу пустынном.

Они покинули корабль. Гилас с кувшином

Для мирной трапезы среди травы густой

Пошел неведомой тропинкой за водой.

На берегу ручья, в тени лесной прохлады

10 Три издали его увидели наяды.

Пленил их юноша и взора синевой

И свежестью чела... Еще живей волной

Запел пред ним ручей. Влекут его вниманье

И ветер и ручья прохладное плесканье,

Он приближается; цветы и здесь и там.

Пестрея средь травы, склоняются к перстам.

Уж он при виде их забыл про порученье,

Бродя по берегу, рвет нежное цветенье,

Плетет себе венки. Ручей его зовет,

20 И над скольжением его спокойных вод

Склоняется Гилас, за куст держась рукою,

Пока звенит кувшин под тяжкою струею.

Три нимфы в тот же миг из заросли густой

Плывут к нему, влекут Гил аса за собой

На ложе из травы и камышей упругих,

Уж он на их груди, в их нежном тесном круге;

Восторгом их уста охвачены живым,

Лесть расточать они готовы перед ним,

И щеки юноши уж их рука ласкает,

30 Которые пушок нежнейший покрывает,

И поцелуем нимф осушена слеза,

Что страхом вызвана на юные глаза.

“Когда, — подумал он, — я видел нимф явленье,

Я думал, что они — мое же отраженье,

Которое несет струящийся поток

И, раздробив волной, колышет здесь, у ног“.

Встревоженный Алкид, предчувствий мрачных полный,

Гиласа шел искать туда, где плещут волны.

“Гилас! Гилас!” — он звал на тысячу ладов,