– Он погиб в бою? – Лора уже знала ответ, но ведь надо было о чем-то спросить.

– Произошла бессмысленная, совершенно ненужная стычка с противником в месте, где они оказались случайно из-за плохой связи. По иронии судьбы, солдат, мечтавший о славе и великих героических сражениях, погиб у брода речушки, оборонять который не было ни малейшей необходимости.

– Какая ирония судьбы.

«Пирс, вот ради чего ты бросил меня, – подумала Лора. – Я так рассердилась на тебя».

– Он испытывал романтическое влечение к войне? – Ее пальцы соскользнули с кожи эфеса. Эфес не стал мягче, так и не успев привыкнуть к руке хозяина шпаги.

– Пирс думал только о военной службе. Но он был единственным ребенком и наследником. Отец умер, когда Пирсу исполнилось семнадцать лет. Я стал его опекуном, хотя был не намного старше – всего на четыре года. Я твердил, что ему нельзя служить в армии, что у него есть обязательства, что его мать будет страшно волноваться, но он лишь смеялся. И отвечал, что мать будет гордиться им. Он был уверен, что не может погибнуть. Наверное, он считал себя бессмертным. Кузен еще не повзрослел во многих отношениях. – Эйвери говорил смертельно усталым голосом. Возможно, он вспомнил бесконечные споры с кузеном.

– Но он все равно пошел служить.

– Да, конечно. Как только ему исполнилось двадцать лет, он, получив деньги от своего крестного отца, отправился в Лондон и приобрел офицерский патент. Я не смог воспрепятствовать ему, а мать, всегда потакавшая сыну, скрывала свой страх. Она умерла через полгода после его отъезда. Наверное, мне нельзя винить его за это, ведь он не знал, что у тети Алисы слабое сердце. – Эйвери подошел к окну и стоял, прижавшись плечом к раме. Он смотрел на парк. – Кузен приехал в Лондон в увольнение по болезни. Он получил легкое ранение, которое сопровождалось лихорадкой. На восстановление здоровья и приведение в порядок дел после смерти матери ему дали три месяца. Хотя я и так успел привести все в порядок. – Эйвери пожал плечом, будто пытаясь избавиться от этих воспоминаний. – Для меня она была больше матерью, чем тетей.

– Так вот почему Алисе дали имя тети. – Пирс не говорил ей ни о том, как зовут его мать, ни о том, что та умерла прямо перед их встречей. Все это казалось странным – Лора ведь думала, что они ничего не скрывают друг от друга. Как мало же она знала его.

– Да. Так вот, кузен поправился и спустя два дня должен был вернуться в Испанию следующим военным транспортом. Но он сообщил мне, что найдет какую-нибудь отговорку и задержится на некоторое время.

– Почему? – выдохнула Лора, хотя отлично знала причину такой задержки.

– Кузен связался с какой-то ветреной девицей и захотел остаться с ней. Я напомнил ему, что по условиям завещания отца он не имеет права жениться без согласия опекуна, пока ему не исполнится двадцать один год, что должно было случиться через полтора месяца. Я не дал ему своего согласия. Кузен заявил, что в таком случае у него снова начнется жар, после чего придется пропустить транспортное судно.

– Эта девица оказалась столь незавидной невестой? – спросила Лора. Благодаря какому-то чуду ей удалось подавить дрожь в голосе.

– Нет. – Эйвери снова пожал плечом. – Нет сомнений, она была из хорошей семьи и с приличным приданым. Однако она была слишком молода, да и он тоже. К тому же оба знали друг друга всего несколько недель.

«Пять недель. Четыре недели как любовники, и этого времени оказалось достаточно, чтобы сделать ребенка».

– Пирс ужасно волновался, твердил, что проболеет шесть лет, если понадобится. А полтора месяца, оставшиеся до совершеннолетия, для него сущий пустяк.

– Но он все же вернулся на службу.

Лора вцепилась в спинку ближайшего стула. Пирс уехал, оставив лишь короткую записку: «Я должен отправиться в Испанию. Сейчас мы не можем пожениться. Жди меня. Не знаю, сколько времени пройдет…» В то утро Лора сидела держа эту записку в руке. В то утро она поняла, что означает прекращение месячных, которые наступали с точностью часового механизма. Она забеременела, а любовник бросил ее.

– Кузен был романтиком. Наивным и бестолковым романтиком, – с горечью сказал Эйвери. – Он разбил сердце матери, поступив на военную службу, он принес присягу, а вообразив, будто влюбился, решил нарушить ее. Кузен соврал, чтобы остаться в Англии, притворился больным, тогда как его товарищи вернулись на поле боя. Я говорил ему, что поступать так бесчестно, что присяга офицера стоит выше любовной интрижки с девушкой, которая вполне может подождать его. А если не сможет, тогда ей не суждено стать женой солдата. Я спросил его, – твердым голосом продолжил Эйвери, – не отговорка ли все это и не испугался ли он вернуться в армию.

Лора села, ноги уже не держали ее.

– Вы назвали его трусом?

– Да, косвенно.

– Значит, он вернулся в Испанию, бросив девушку, и почти сразу же погиб?

– Да. – Это резкое слово прозвучало в теплом воздухе, пропитанном ароматами сада, точно выстрел.

Лоре однажды уже приходилось испытать горечь разочарования. Тогда она чуть не лишилась сознания. Она чувствовала себя опустошенной, но сейчас ей было еще хуже. Лора смотрела на Эйвери. Тот отвернулся от нее. Что это было? Исповедь? Но он говорил сердито, будто Пирс сам был виноват в своей гибели.

Шпага Пирса висела совсем близко, надо было только руку протянуть. Лора живо, будто во сне, представила, как она хватает шпагу и протыкает широкую спину Эйвери. Она слышала неприятный звук, точно шпага задела кость и твердую мышцу. Лоре казалось, будто кровь течет по ее рукам. Она тряхнула головой и поморгала: шпага висела на прежнем месте. У Лоры громко стучало сердце. Когда она заговорила, казалось, будто ее голос звучит издалека. У Лоры возникло ощущение, что она вот-вот упадет в обморок.

– Вы не жалеете об этом?

– Речь идет о чести. Поэтому я должен был рассказать об этом.

– И вы не побеспокоились о девушке, которую он любил?

– Нет.

«Я спала с мужчиной, которого любила. Потому что мы любили друг друга. Я вела себя глупо, неосторожно, но разве после этого я стала никчемной женщиной? Похоже, в глазах Эйвери Фолконера я казалась именно такой. Лицемер, – подумала она. – Я была… я думала, что ты мне нравишься». Теперь Лора знала, что была права с самого начала. Эйвери был высокомерен, бессердечен, мнителен и совершенно несправедлив.

Раздался тонкий серебристый бой часов.

– Боже мой, уже так поздно, – произнесла Лора и осторожно встала, боясь, как бы ноги не подвели ее. – Мне пора идти… надо купить кое-что в городке. Я ведь обещала Меб, – добавила она.

Эйвери не успел обернуться, как Лора уже взялась за ручку двери и вышла, не давая ему возможности сказать что-либо.

– Кэролайн…

– Завтра, – ответила Лора, оглянувшись через плечо. – Правда, мне пора идти.