– Простите, опоздала, – женщина дружески кивнула. – Меня зовут Елена Сергеевна. Я из Следственного комитета… Помощник следователя, занимаюсь вашим делом. – На этот раз она говорила с Мариной и смотрела точно ей между глаз, как снайпер, наметивший цель.

– А… Анатолий Иванович?

– У него выходной. – Эти слова показались Марине бессмысленными, как будто прозвучавшими из другого мира. – И, разумеется, он не единственный, кто работает над пропажей Ани. Мы с вами пока не знакомы… Упущение с моей стороны.

Марина молчала. Она чувствовала себя, как лесной зверь, попавший в кольцо равнодушного электрического света.

– Волноваться не стоит, – посоветовала Елена Сергеевна, и Марине показалось, что еще и подмигнула – чего быть, разумеется, не могло. – Если будете отвечать на наши вопросы, разговор закончится быстро, и мы все вернемся к самому главному.

– Самому главному? – с трудом переспросила Марина вдруг потяжелевшим языком. – В смысле?

– Поискам вашей дочери, разумеется. – Елена Сергеевна кивнула, всей позой выражая сочувствие. – Что же может быть важнее этого?

– Да… Разумеется.

«Мы» этой женщины тревожило. Безапелляционно она включала в него не только себя и психолога с татуировкой, но и Анатолия Ивановича, и всех остальных в этом здании. Марина, которая, возможно, что-то скрывала, была теперь по одну сторону баррикад… А все остальные – по эту. И они ей подмигивали. Гримасничали, посмеивались, задавали вопросы, подготавливая к главному. Марина поморщилась. Арина, к имени которой Марина даже мысленно не могла заставить себя привесить какое бы то ни было отчество, до сих пор помалкивающая, среагировала мгновенно – будто змея бросилась из засады.

– Что-то не так, Марина Антоновна? Вам плохо?

– Нет. – Теперь язык был не только тяжелым, но и сухим. Возможно, сказывался коньяк, который она пила накануне. Его привезла тетя Максима, которая спешно выехала в Москву, как только ей сообщили о пропаже Ани. Весь прошлый вечер она провела, заламывая руки в разноцветных подростковых фенечках на Марининой кухне, заправски опрокидывая стопки с коньяком одну за другой и слезливо уверяя, что она ничего не знает о том, где найти племянника и почему он не отвечает в соцсетях, но что в ближайшее время, не сегодня, так завтра…

– Все в порядке. У меня немного болит голова. Можно открыть окно?

– Ну конечно. – Не вставая, Арина змеино вывернулась в кресле, толкнула приоткрытую створку тонкой рукой. Татуировка вилась по запястью раздражающей бегущей строкой. – И начнем, если все готовы. – Голос Арины изменился, стал ниже, и Марине вдруг показалось, что она не так юна, как ей подумалось вначале. Елена Сергеевна, наоборот, вдруг стала казаться моложе – отодвинулась в глубину кресла, в полумрак, стирающий морщины и различия.

– Хорошо. Спрашивайте.

– Очень хорошо. – Зубами Арина стянула колпачок с ручки, приготовилась писать. – Марина Антоновна, скажите, пожалуйста, что вы почувствовали, когда Аня появилась на свет?

– Что, простите?

За окном зашумело – стекла разом запотели от мелких капель дождя, и Марина со свистом втянула сквозь зубы разом посвежевший воздух, пользуясь секундной передышкой.

Она родила Аню восьмого марта. Оформлявшая ее полная женщина с шапкой высветленных кудрей под белой форменной шапочкой, закрепленной красной заколкой с искусственным цветком, покачала головой неодобрительно:

– Не лучший день вы выбрали, что я могу вам сказать.

Марина молчала, складываясь пополам от боли, становившейся все более интенсивной. Если бы не схватки, идущие одна за другой с интервалами в несколько минут, лишавшие способности говорить членораздельно, она бы все сказала тетке в регистратуре, пользующейся ее беспомощностью. Она сказала бы, что с удовольствием выбрала бы другой день – или не рожала бы ребенка, рвущегося увидеть свет, вовсе. Это были недопустимые мысли.

Сгибаясь от новой схватки, Марина в ужасе отрекалась от них. Конечно, она хочет ребенка, ждет его появления на свет, готовится к встрече с ним. Как может быть иначе?

– Замужем?

– Что… Мы потом… После того как…

Тетка ехидно покачала головой, нарочито медленно заполняя карточку.

– Что же он вас не привез? Занят очень?

Марина невнятно помычала в ответ, надеясь, что это сойдет за ответ.

– Понятно, понятно. – Тетка покачала головой. – Возраст… Восемнадцать лет? – В ее голосе, и до того неодобрительном, теперь вдруг зазвучала настоящая ненависть, и Марина вздрогнула – и от ответной неприязни, и от новой схватки. – Мама твоя где?

– Приедет… С работы…

– Понятно. – Тетка разгладила заполненный листок, отложила его в сторону, неторопливо извлекла еще один и продолжила писать убористым бисерным почерком. – Что ж, как говорится, и на том спасибо, да? Все лучше, чем ничего. – Она подышала на штамп (Марине показалось, что ее густо намазанный алой помадой рот вот-вот поглотит и печать, и бумагу, и ее саму). – Так, вон туда садись. – Даже сквозь огненные, накатывающие вспышки боли Марина заметила, как быстро подобие дежурной вежливости покинуло тетку после того, как она узнала возраст роженицы. – Да осторожнее. Врач сейчас придет за тобой.

С этого момента и до благословенного мига, когда пришла акушерка и повела ее, осторожно поддерживая, в палату, тетка больше не обращала на Марину внимания… Корчась на больничной кушетке и до крови закусывая губы, Марина терпела боль без единого стона. Любой звук стал бы поражением, она это чувствовала.

Обивка кушетки была прорвана чьими-то нервными пальцами, и Марина с мстительным удовольствием вытянула наружу немного желтой грязноватой обивки. Расплата за это последовала незамедлительно – ее снова зажало в огромных жестоких тисках. Тетка за стойкой фыркнула неодобрительно и отвернулась.

После унизительных, но быстрых процедур Марина наконец оказалась в палате – с шестью другими роженицами, корчащимися, стонущими, выгибающимися на постелях. Акушерка в голубом, не форменном халате деловито сновала между женщинами, что-то спрашивала, что-то сообщала, заглядывала под подолы потертых больничных ночных рубашек. Женщина на соседней с Мариной кровати, большая, грузная, с добродушным красным лицом, покрытым бисеринками пота, улыбнулась ей:

– Первый раз? – И, не слушая ответа, зачастила, морщась от подступающей боли: – А я вот – в четвертый. Три дочки с мужем, а сынка – все никак. Вот, опять за сынком пришла. – На схватке она рассмеялась лающим смехом, похожим на крик боли, и Марина почувствовала, как холодеет от страха. – Уже и имя придумали, – продолжала словоохотливая соседка, – Вениамин! Венечка. Хорошее, а?

– Ага, – прошептала Марина, в ужасе чувствуя, как совсем близко к ней катится, подступая, новая судорога. – Хорошее…

– Ты не бойся, – доверительно посоветовала соседка, и Марина заметила, что прядки ее темных волос на шее слиплись и поблескивают от пота. – Терпимо все будет. Ничего страшного. Все стерпеть можно! Беременным еще никто не ушел! – Соседка снова зашлась смехом, когда юркая акушерка подошла и скользнула ей под подол.