— Большинство из вас наверняка не видели, что тут только что произошло, — заявила она. — Мужчина в зале поднял руку, и Джулия подтолкнула Марго локтем. И я могу вам сказать, что означало это подталкивание: осторожней, этот тип может спросить что-нибудь дикое. Потому что он… черт, может статься, что он… аутист. Я права, Джулия?

Джулия пыталась что-то ответить, но в ее словах трудно было уловить какой-либо внятный смысл, и Лиз продолжала:

— А потом дама рядом с ним, та, которая перед этим задавала вопросы, тоже попыталась его заткнуть. Ведь так?

Я ожидал от Рози агрессивной реакции. Вместо этого она негромко произнесла:

— Вы совершенно правы. Приношу свои извинения.

— Ничего, — отозвалась Лиз. — Думаю, вы — нейротипик[6]. Я знаю, что Джулия — такая. И Марго. А мы, аутисты, не всегда хорошо владеем всеми этими невербальными средствами. Мы только что наблюдали, как нейротипики использовали свой тайный язык… ну, например, как если вы говорите при собаке, обращаясь к кому-нибудь из членов семьи: «Сводишь со-ба-ку по-гу-лять?» И вот сейчас они использовали такой язык, чтобы послать друг другу предупреждение об одном из нас. Так они затыкают нам рот. Так они подавляют и угнетают нас. — Она посмотрела прямо на меня: — Но у вас вроде был вопрос?

— Верно. Но то, что вы сказали, меня так поразило, что я его, кажется, успел забыть.

Аудитория засмеялась, но я почувствовал, что смех несет позитивную окраску. Тут я вспомнил свой вопрос:

— Вопрос был для Марго, как того требовала Джулия.

— Если хотите, можете задать вопрос Лиз, — разрешила Джулия.

— Превосходно. Могу ли я задать каждой по одному?

— Конечно.

— Марго, вы сказали, что ваша дочь посещает обычную школу и у нее есть друзья. Принимает ли ее социум?

— Спасибо, — откликнулась Марго. — И я совсем не желаю затыкать вам рот. Это хороший вопрос — и нелегкий. Ее друзья — в основном такие же, как она. Те, с кем она познакомилась через терапию. Это не лучший вариант, и иногда нам кажется, что они мешают ее продвижению вперед. Но это, по крайней мере, важная ступень.

— Вы не ответили на вторую часть, — напомнила Лиз. — Насчет того, принимают ли ее.

— Я еще не закончила. Я пришла сюда не для того, чтобы заявить о каких-то идеях, я лишь хочу поделиться опытом в надежде, что это поможет другим. Так что я откровенно вам скажу — ей приходится нелегко. Ее состояние сейчас гораздо, гораздо лучше, чем раньше, но она еще не добралась до цели, и ей довольно тяжело — как раз в том возрасте, когда ребенок должен развлекаться и… Мы с мужем каждый день думаем: а правильно ли мы поступаем?

Она повернулась к Лиз:

— Мы знаем: терапия для нее болезненна. Мы знаем, что терапия может ей навредить. Мы знаем, что она даже может в конце концов совершить самоубийство, — и нам придется жить с мыслью о том, что наше решение сыграло тут свою роль. Но ей было всего три года, и мы, ее родители, решили, что будет хуже, если она никогда не заговорит или никогда не сможет себя обслуживать. Возможно, вам кажется, что ничего страшного в этом не было бы. Не исключено. Если бы мир был устроен по-другому. И мне вообще неважно, что у вас такой же диагноз. Вы никогда не были в таком же положении, как моя дочь, так что не можете поставить себя на ее место. О себе говорите, что вам хочется. Только вот не надо здесь с такой уверенностью произносить все эти умные слова, которые моя дочь никогда бы не выучила в вашем совершенном мире, и заявлять, что вы, мол, выступаете от ее имени.

В зале раздались громкие аплодисменты.

Я предполагал, что о моем потенциальном втором вопросе уже забыли: мы достигли запланированного времени окончания, а модераторы обычно считают, что завершить мероприятие на рукоплесканиях важнее, чем отработать все пункты повестки дня. Однако я не привык к тому, чтобы за регламентом следил человек с аутизмом.

Лиз снова указала на меня:

— У вас был вопрос и ко мне. Я бы не хотела, чтобы он потонул в хоре сочувствия родителям, которые обременены детьми, похожими на нас. Я бы не прочь спросить у каждого, кто сейчас захлопал, когда Марго сказала, что я не могу выступать от имени другого аутиста: а ее кто, собственно, поддерживает? Те, у кого нет никакого опыта по части того, каково это — быть иным? — Она еще раз указала на меня: — Ваш вопрос.

— Имеете ли вы в виду, что между аутичным и нейротипичным пролегает четкая граница? — спросил я. Второй термин был для меня внове, но я решил, что в будущем он мне может пригодиться. — Инструменты для выявления аутизма явно не отличаются точностью. Вы утверждаете, что здесь речь идет о спектре, располагающемся во многих измерениях, так что сводить все к бинарной оппозиции — вероятно, некоторое упрощение.

— Вы ученый?

— Совершенно верно.

— Ну, я первой готова признать, что нам нужно побольше науки — правильной науки, которая не отталкивается от определения аутизма как заболевания, или отклонения, или расстройства, или нехватки чего-то в организме. Но я — не ученый. Я — общественный деятель. И для меня, для той борьбы, в которой я участвую, каждый — либо аутист, либо нейротипик. И здесь не имеет никакого значения, сколько баллов вы набираете по какой-то шкале, которую придумали нейротипики. Вы же не станете использовать специальную шкалу, чтобы определить, гей ли вы, принадлежите ли вы к коренному населению, являетесь ли болельщиком «Бульдогов»[7]. В конечном счете выбор за вами. Вы сами решаете, кто вы. А диагнозы — это для болезней.

— Ну ни хрена же себе, — изрекла Рози после того, как мы покинули зал. — Думаю, страстей мы сегодня увидели больше, чем Ласло с Фрэнсис в театре. Слушай, ты прости, что я пыталась тебя заткнуть. Мне правда очень жаль.

— Вполне оправданный поступок. Ты помогала мне соблюдать мою часть нашей договоренности о молчании. Даже после того, как сама не сдержалась. Я мог бы тебя заткнуть, но не успел. И в любом случае твои вопросы были превосходны.

— Но ты уверен, что не чувствуешь себя… угнетаемым? Мне показалось, ты поддержал Лиз, когда она на меня наехала. Оправданно наехала, чего уж там.

— Нет-нет. Я поддерживал ее общую позицию. Она рассказывала очень интересные вещи.

— Прямо как движение за гражданские права в шестидесятых. «На какой ты стороне?»

— Я — ни на какой. Я считаю трайбализм одним из худших аспектов человеческого поведения. Один из главных источников предвзятости суждений, застоя в общественной жизни, военных действий…

— Вообще-то я не рассчитывала, что ты воспримешь это как вопрос к тебе. Ну ладно. Что будем делать с Хадсоном?