Ворота медленно раскрылись, и бандиты въехали во двор.

Встретил их глухонемой Боря — бригадир здешних умельцев. Он что-то начал объяснять, быстро размахивая руками, но Шашель прервал пустую болтовню:

— Да глохни ты, щебетун! Ты же знаешь, я по-вашему ни бум-бум. К Шарлю нас проводи.

Боря замычал и отрицательно замотал головой, а потом вдруг перекрестился.

— В церкви, что ли? — догадался Шашель.

Боря утвердительно закивал.

— У Пирата? — уточнил Шашель.

Боря снова подтвердил.

— Ну, пошли в гараж, — сказал бандит. — Там-то есть кто говорящий?

Немой опять радостно затряс кудлатой головой.

— Какая ещё церковь? — удивлённо спросил у Шашеля Салфеткин.

— Нормальная, — сказал Шашель. — Что ж им, нехристями ходить, раз неманы?

— Да как же они молятся? — продолжал выпытывать Салфеткин. — Они ж не слышат ни фига!

— Нормально молятся, — пожал плечами Шашель. — А как именно, не знаю — я к ним туда не заглядывал. Может, по губам у попа читают.

Церковь Иоанна Златоуста открылась в посёлке год назад. Вернее, она и прежде была, но когда неманы помаленьку стали вытеснять местную паству, захирела церквушка, а настоятель отец Феофан помаленьку спился. Так бы и сгинуть ей безвозвратно, кабы не новый настоятель — иеромонах Паисий.

В миру Паисий звался Павлом Орликом. Прошёл Паша обе чеченские кампании, во второй потерял левое око и комиссовался, хотя отцы-командиры предлагали ему остаться «поконтрачить»: десантура всё-таки, не баран чихнул… Одначе же Орёлик, как звали его браты-товарищи, твёрдо решил порвать с родимой армией на веки вечные. Стал бродить по матушке Расее, останавливался в монастырях, беседовал со святыми людьми, помогал восстанавливать обители.

На одном монастырском подворье во Владимирщине познакомился с седым кровельщиком по фамилии Белоголовцев. Надо же, как фамилия к волосам подходит, подумал Павел. Но ещё более подходило Белоголовцеву его имя — Герасим. Потому что на этот свет Герасим Белоголовцев пришёл глухонемым. Оттого и держался замкнуто, и в общении был тяжёл.

Павла поставили учеником кровельщика. А как научишься, когда ни бельмеса не понимаешь, что тебе мастер втолковывает? Вот и выучился Орлик у Герасима «иностранному» языку.

Чрез некоторый срок обратился Павел в иеромонаха Паисия. Стал служить в храме Покрова Святой Богородицы. Однажды получает записку от прихожанки: мол, хочу исповедаться и причаститься. Одна беда: ни сказать ничего не могу, ни услышать ни единого словечка. Тяжко переболела во младенчестве гриппом, с тех пор слух потеряла. Как быть, отец родной? Бумаге-то свои грехи поведать — рука не подымается…

Спустя пару дней отец Паисий узрел в храме нескольких молодых женщин, кои объяснялись между собой жестами. Подошёл и, к изумлению прихожанок, включился в беседу. А уж затем снизошло на него: сколько таких несчастных маются без окормления! И обратился иеромонах с прошением к самому митрополиту: так и так, владыко, хотел бы положить жизнь своя на алтарь служения братьям нашим немотствующим. Ибо, как сказал пророк Исаия, «тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся, тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь». Короче, безногие прозреют, а слепые возглаголют.

Владыко принял иеромонаха. Паисий произвёл на митрополита неизгладимое впечатление богатырским видом и чёрной повязкой на глазу. Не часто встретишь в церковном обществе служителя с лицом бесшабашного корсара и душой смиренного ягнёнка! Так и попал иеромонах далеко за пределы Владимирской области, в тихие окрестности шумного города Климска, где прихожане тут же окрестили его Пиратом.

Шашель оказался неправ: неманы с губ батюшки проповедей не считывали. Хотя он действительно говорил вслух (кое-кто из паствы к неманам не принадлежал). Но тут же его слова переводила стоящая лицом к прихожанам (и спиной к алтарю, на что Пират испросил у иерархов особое разрешение) сухонькая женщина — бывшая воспитательница интерната для глухих и слабослышащих детей Софья Андреевна Гнатюк. Многие обитатели посёлка прошли через это заведение и хорошо знали старушку. С появлением отца Паисия толпа молчаливых «грибников» привалила к «мамочке Сонечке», как ходоки к дедушке Ленину. На уговоры переехать Софья Андреевна долго не поддавалась. Но, когда ей показали уютный домик итальянского кирпича с ухоженным двориком и молодым садиком, сердце старушки дрогнуло…

Одна беда: приходилось переводить сперва с церковнославянского на русский, а затем уж — на язык жестов. Язык же этот, надо сказать, вельми небогат. Ну, просто очень вельми. Нет в нём ни окончаний, ни времени, ни числа, ни прочих языковых премудростей. А уж тем более — образных выражений и переносных значений слов. Говорят, неманы даже мыслят не словами, а жестами.

— Батюшка, да как же я им твоего «подвижника» переведу? — сетовала «мамочка Сонечка» отцу Паисию перед службой. — Они ж так и поймут: шустрячок весёлый, который носится туда-сюда! Подвижный не в меру.

— А вы уж постарайтесь, матушка, — глухим баском ответствовал одноглазый. — Нешто думаете, с ними на исповеди легше? Пока иной мне свой грех распишет, семь потов сойдёт! Однако ж ничего, справляемся. Сами знаете — они ж как дети…

— Да вы бы, отец родной, речи свои покороче сочиняли, — вздыхала Софья Андреевна. — Руками за службу так намашешься, сил нет! Мне всё-таки не восемнадцать лет, а уж за семьдесят.

— Смену молодую готовьте, матушка, — добродушно гудел отец Паисий. — Пускай персты упражняют.

И суровый иеромонах с окладистой бородой чинно шествовал во храм. А «мамочка Сонечка», вослед ему глядючи, ловила себя на мысли, что для полноты картины отцу Пирату не хватает только деревянной ноги и попугая…

В ПРОСТОРНОЙ ПОДСОБКЕ «НОРМАНДИИ» мужичок лет пятидесяти сосредоточенно, развалившись в кресле с драной обивкой, изучал глянцевый автомобильный журнал. На щеке мужичка красовалось большое родимое пятно.

— Привет, Горбач! — поздоровался Шашель.

— А, Василич… — ответил сонно мужичок. — Каким ветром?

— Тачка нужна неприметная, — сообщил Шашель. — Что-нибудь попроще.

— Попроще есть корыто в подсобке, — гыкнул мужичок. Затем спросил уже без смеха: — Импорт или отечество?

— Отечество наше свободное, — пояснил Шашель. — Родное и неброское.

— Зубило есть. Восьмой номер.

— Пошли поглядим.

Горбач поднялся и повёл бандитов в гараж.

— Зубило — это что такое? — тихо спросил Салфеткин.

— «Восьмёрка» это. Ну, «девятка» тоже.

— А на хрена нам «девятка»? Нам «шестёрка» нужна!

— Тише ты, дупель… Иди и молчи.

В каждой профессии есть свой особый жаргон. Имеется он не только у преступников, но и у солдат, моряков, врачей, компьютерных программистов… Может быть, даже у свинарок, но про это нам ничего не известно. Таким же сленгом изъясняется и народ, накрепко повязанный страстью к автомобильным делам. В том числе криминальной страстью.