Ее возмущенные возгласы разносились над спящим ночным городом. Завтра их ждал тяжелый день…

Виктор почувствовал состояние некоего «предлюбья» — когда женщина вот-вот станет твоей. Ох, как же он этого не хотел… И, конечно, лгал себе. Любой мужчина этого хочет. Спросите у дедушки, который ходит в парк общаться с бабушками. Пообщаться? Да вздор! Посмотрите, как блестят его глазки, когда мимо проезжает девушка на гироскутере… Не видите? Конечно! Для этого он и надел очки. Так что не будьте наивными, друзья. Неужели вы думаете, что Лаврову могла помешать какая-то война?

* * *

Как трудно помогать людям, когда нет времени, не знаешь, с чего начать, когда на это катастрофически не хватает средств, когда твоего душевного порыва не понимают безразличные люди… Как ни удивительно, но все это отговорки.

Тот, кто хочет помочь, всегда найдет на это время. Его желание само найдет путь к благотворительности. И это не обязательно вложение денег. Помоги словом, накорми, обогрей, поделись, может быть, последним и будь от этого счастлив. Не ищи понимания у черствых людей и, помогая, не звони об этом на всю округу. Тогда это будет действительно не пиар, а благотворительность.

Именно так и жила матушка Пелагея уже много лет, обращая молитвы к Господу, отдавая все силы служению и воспитанию сирот.

Слава храма Маар Такла, как его называли местные жители, или монастыря Святой Равноапостольной Феклы, разнеслась далеко за пределы Сирии. Он заслужил это не рекламой на каждом шагу, а благими делами.

Каждодневные занятия с детьми в приходской школе, молебен, обязательное прочтение Священного Писания, а также общение с прихожанами, представителями других церквей и монастырей, решение всех хозяйственных вопросов собственного прихода были не в тягость матушке Пелагее. В радость! При этом она спала не более четырех часов в сутки. И каждая из двенадцати монахинь ее монастыря, зная это, берегла покой своей настоятельницы и понапрасну не тревожила ее.

Но сегодня ночью кто-то легонько тронул за плечо спящую настоятельницу.

— Матушка… Матушка Пелагея, спаси вас Господи, проснитесь.

Будить игуменью решилась ее молодая помощница — монахиня Емилия. На ее открытом молодом лице отражалась явная тревога и даже испуг.

— Что случилось, сестра Емилия? Что с девочками? — сразу же спросила Пелагея, думая о сиротах.

— С девочками — все хорошо. Спят. К воротам монастыря приполз какой-то страшный человек. Он хочет видеть вас, матушка…

Тщедушный, израненный, весь окровавленный мужчина лет тридцати пластом лежал на лавке в монастырской светлице. Он был в полузабытьи. Его обступили послушницы. Губы их беззвучно шептали молитву. Сюда быстро вошли Пелагея и Емилия. Настоятельница подошла к умирающему и взяла его за черную от запекшейся крови руку.

— Кто ты? Как твое имя?

Он вдруг очнулся и повернул голову так, что игуменья увидела его лицо. Худое, изможденное, с безумными глазами. Черные гнилые зубы делали его облик еще более устрашающим.

— Шафьюиза?! — воскликнула пораженная Пелагея.

— Ма… Матушка Пелагея, — пролепетал раненый, — я… я…

И закашлялся.

— Шафьюиза, мальчик мой! Воды, дайте ему воды! — Пелагея, казалось, была в шоке от увиденного. — Что случилось?!

Окровавленный гость с трудом сделал несколько глотков и, тяжело дыша, продолжил:

— Не сбивайте меня, матушка. Я должен успеть сказать…

— Говори, говори, — попросила Пелагея и бросила взгляд на монахинь. — Откройте окна, ему нечем дышать.

— Они идут сюда… Моджахеды идут сюда. Едут целой колонной, — теряя силы, стал рассказывать мужчина.

Монахини пытались снять с него пропитанную кровью одежду.

— Рубаху рвите, не жалейте! Воду, скорее воду и аптечку. Ему надо обработать раны, — вполголоса командовала Емилия.

— Матушка, простите меня, я был с ними… Воевал. Долго терпел и притворялся… Но вчера услышал… Они хотят прийти именно сюда, в храм Маар Такла…

Две монахини быстро разрезали длинную рубаху Шафьюизы и разорвали ее. То, что они увидели, заставило Пелагею содрогнуться, а одна послушница упала в обморок. Сломанные ребра парня торчали наружу, будто их кто-то выгнул, живот был изрезан крупными осколками снаряда. Оставалось только догадываться, как он сумел доползти до монастыря живым.

— Шафьюиза, мальчик мой! Как же так? — По лицу Пелагеи катились слезы.

Мужественный парень только улыбнулся:

— В меня стреляли трижды, а мне удалось бежать. Но все решила мина. Главное, что я успел предупредить вас. А помните, как мы молились вместе?

Пелагея произносила слова молитвы вместе с мужчиной.

— Я умираю, матушка. Умираю с чистым сердцем, — грустно улыбнулся Шафьюиза, но вдруг его лицо опять стало сосредоточенным, он как будто что-то вспомнил. — Еще одно! Самое важное! Они хотят забрать длань… длань Иоанна Крестителя…

И это были последние слова подорвавшегося на мине беглеца.

1

Она знала, что навлечет на себя гнев Господа. Но любовь свободна и жестока, и совладать со страстью к мусульманину-алавиту, поселившейся в сердце христианки, было выше ее сил. Пронзительная и безумная, страсть поразила девушку молниеносно, хотя до того она вела самый аскетический образ жизни. Любовь, которая сильнее веры, немыслима, и нет ей прощения.

«Но лучше увидеть и умереть, чем существовать, а не жить…» — так думала та, которая всего три года назад приняла постриг и еще совсем недавно была готова не выходить за пределы монастыря никогда.

Монахиня Феодосия. Круглая сирота, получившая воспитание в обители Святой Феклы (монастыре Маар Такла), была одной из самых прилежных учениц приюта и любимицей матушки Пелагеи. Чтобы не навлечь на себя гнев настоятельницы, молодая монахиня тщательно скрывала, для чего ходит в дальние пещеры горы Каламун.

Но однажды наступил момент, когда скрывать что-либо стало глупо. За семь месяцев на монастырских харчах так поправиться невозможно.

— Какое пятно на храм! Теперь людская молва оповестит о похождениях Феодосии всю округу, — сокрушалась настоятельница.

Пелагея заперла молодую женщину в монастыре, запретив ей вообще куда-либо выходить до своего вердикта. Сначала игуменья справлялась с гневом, затем ее настигла апатия, а после накатила жалость… В конце концов Феодосия воспитывалась при монастыре, и если так случилось, то этот крест нести лично ей — матушке Пелагее.

Время неумолимо шло вперед, и еще через два месяца своды одной из тайных пещер огласил детский плач. Ехать в госпиталь или больницу для родов Феодосия не хотела. Да и кто бы ей позволил? Узнают врачи, узнает вся Маалюля — позора не оберешься.