Что теперь будет? Если он не родной, то тогда как она его будет любить? Просто как мужчину, который всего лишь старше ее на двадцать лет? Любить за то, что он для нее сделал, за то, что был к ней постоянно добр, или как-то иначе? Родство и кровь — суть инстинкта. Если родства нет, а любовь существует — то это уже не родственная любовь. Какая же получилась чепуха! Оставить все так, как есть? Но ведь она уже знает… Зачем ей сказали? Из-за каких-то дурацких юридических закавык? Она вспомнила, что мама никогда не давала ей в руки ее свидетельство о рождении. Знание — сила, но она предпочла бы не знать. Теперь получилось, что они с мамой уравнялись в правах на любовь этого человека. Но мама — его жена. А кто же теперь она, Наташа? Приемная дочь. Как противно звучит.

Наташа пошла назад в свою комнату. Ее мама стояла у окна их квартиры на первом этаже, и плечи у нее были как-то странно безвольно опущены. И Наташа поняла, что юридические закавыки, оказывается, не такая вещь, которой можно пренебречь, даже в таком серьезном случае. «Ей было нелегко сказать, — подумала Наташа, — ведь она безумно любит отца. И каково ей было наблюдать за моим прилипчивым обезьянничеством? Ведь я уже взрослая деваха, ростом выше мамы чуть не на голову!»

Наташа медленно опустилась на кровать. Мать обернулась, подошла к ней.

— Я тебя люблю, мама! — сказала Наташа и уткнулась в ее плечо. — Как это случилось? Расскажи! — бормотала она, вдыхая знакомый запах матери. — Надеюсь, ты-то мне родная?

— Родная! — Мама тоже заплакала и стала гладить ее по голове. — Маленькая моя!

— Как случилось, что папа мне не настоящий папа? — настаивала Наташа.

— Да это и произошло-то не так уж давно, — сказала мама. — Просто ты не помнишь, потому что была еще маленькой… у тебя были тогда такие чудесные шелковистые кудряшки! — Мама гладила Наташины, теперь длинные и прямые, волосы и вспоминала: — Я увидела его вот из этого самого окна, и моя жизнь оказалась решенной в ту же самую минуту…

Больше она ничего не рассказала. Настолько она любила мужа, что не могла делиться самым сокровенным ни с кем, даже с дочерью. Но в памяти ее сам собой всплыл тот день и тот час, когда в ее родном городе на Волге ударила летняя гроза, показавшаяся знамением. Мгновенно пронесясь, она оставила после себя теплые лужи, яркую зелень листьев, клочки облаков в синем небе. Гроза смыла пыль и грязь с улиц, и степной город напитался редкой для середины лета влагой. Только Волга, даже будто не заметив дождя, так же мощно несла свои воды вниз к морю. Они жили в доме на набережной. Одно окно их квартиры выходило на Волгу, два других — во двор. Пузырились на асфальте лужи, серебристые тополя шелестели листьями вслед уходящей грозе, а груженые баржи как шли, так и продолжали идти вверх и вниз по течению, ни на минуту не прерывая свою тяжелую, медлительную работу. Как щенок веселясь, сверкая на солнце боками, выскочил на простор белый глиссер. Мелькнул и понесся дальше. У Наташиной мамы тогда сжалось в сладком предчувствии сердце. Мороженщик выкатил на угол свою голубую тележку и установил свернутый из-за дождя полосатый выцветший тент.

По улице шел молодой офицер в военно-морской форме, с орденом на груди, с коричневым чемоданом в руке. Он свернул мимо мороженщика за угол и направился прямо в их двор. Мать Наташи ринулась тогда к другому окну, подхватив по дороге тряпку, которой протирала мокрые стекла. Что было сил дернула на себя фрамугу, якобы протирая стекло, чтобы не через преграду, а так, наяву посмотреть на того, кто грезился ей в мечтах.

Дом ослепил моряка ярким солнцем. Оно сияло в каждом окне, отражалось от мокрых карнизов, искрилось фонтаном капель, стекающих с подоконников. Солнце било в глаза, и мужчина перевел взгляд вниз, в тень деревьев. Обломанные грозой сучья валялись на мокром песке. Пятилетний пацан с криком вырвался из подъезда и устремился под липы, на ходу грозно взмахивая самодельной изогнутой саблей. Задушевный голос под музыку обещал, что в недалеком будущем на планете Марс будут обязательно цвести яблони. Он поднял голову и увидел: молодая женщина в окне первого этажа, напевая вслед за оркестром, стала протирать мокрые стекла. А вскоре к ней подбежала кудрявая девочка в красном платье и стала смотреть на солнце сквозь детский калейдоскоп. В трубочке задорно позвякивали разноцветные стеклышки. Вдруг она опустила трубочку и тоже посмотрела на моряка.

— Папа приехал! — крикнула она на весь двор и захлопала громко в ладоши. Женщина, смотревшая вниз, не ожидала такого и очень смутилась. Кровь прилила к ее лицу. Засияли две симпатичные ямочки на щеках. Она узнала мужчину. Это был сын соседки. Когда она была еще семиклассницей, он уже уехал в Ленинград и поступил там в военно-морское училище. Теперь же он был, соседка рассказывала, подводник, орденоносец, представитель профессии романтической и опасной. Человек, молвой причисленный к сонму полубогов. Ее смущение было понятно.

— Не кричи, Наташа! — тихонько сказала она. — Это не папа. Папа пока не приедет, ему нельзя!

— Нет, папа! Я знаю, он обещал приехать! — Девочка кричала на весь двор.

Не ответить на этот призыв было нельзя.

Мужчина опустил чемодан на мокрую землю и протянул вперед руки. Она, прижав свою ценность к груди, быстро скользнула к нему вниз через подоконник.

— Наташа, вернись! — От смущения женщина не могла смотреть гостю в лицо. — Простите ее, она болтает сама не зная что! Ее отец не может приехать! — Женщина понизила голос.

— Ничего! — Мужчина притянул к себе шелковые кудряшки.

Небесный калейдоскоп звякнул звездами и сложился в перепутанный яркий узор. Как зверек, девочка стихла. Мужчина поднял голову и долгим взглядом посмотрел на женщину. Она смотрела на дочку, и в небесной синеве ее глаз, сиянии ямочек была такая исконная доброта и вместе с тем такая женская притягательная сила, что мужчина подумал: «Если ее отец не приедет в течение месяца, то до конца отпуска эта девчушка в кудряшках станет моей дочерью!»

Его решение возникло не на пустом месте. Он вспомнил багровое лицо председателя военно-врачебной комиссии, полковника медицинской службы. Доктор багровел не от злости. По натуре он был не злой человек. Кровь приливала к его лицу всякий раз, когда он должен был сообщать плохие новости. Сам доктор терпеть не мог чувствовать себя вершителем судеб, выносить вердикты, ломавшие людям жизнь, и не мог привыкнуть говорить спокойно в таких случаях, не кричать. У Нечаева он спросил:

— Дозу хватал?

— Схватил небольшую.

— А женат?

— Пока нет.

— Значит, детей нет?

— Нет.

— Напрасно, — опустил глаза доктор. — Иногда бывает полезно жениться пораньше.

Нечаев понял его и более ни о чем не спросил.

Он вернул девочку на подоконник. Женщина быстро спустила ее в комнату и скрылась внутри. Кинувшись к двери, она стала звонить соседке, чтобы первой сообщить о приезде ее сына.

Молодой офицер, не задерживаясь больше, подхватил чемодан и бегом устремился в подъезд.