— Да, я ж говорил. У меня квартира пятнадцать, у него тринадцать.

Дом Настя запомнила тоже на всякий случай. Васильевский остров она знала хорошо, поскольку там располагался ее родной факультет журналистики. Так что в случае чего этот рыжовский дом она могла найти без проблем. Правда, еще не знала зачем, но чувствовала, что возможно туда еще придется вернуться. Она была чуть-чуть фаталисткой и верила в запрограммированность кем-то ситуаций, из которых приходится искать выход, который тоже уже есть. И нужно только не быть олухом, чтобы его увидеть.

Настя бросила сумку на стол в доме и вышла на улицу. Было тепло. Сентябрьское неяркое солнце приятно грело, и Настя сама того не заметила, как задремала, прикорнув на завалинке. Когда Рыжов вернулся, она уже крепко спала.

— Ну так нельзя, просыпайся, соня, — подхватил Савелий Настю на крепкие мужские руки. — Все готово, барышня, — весело сказал он, затащив ее в баню. — Раздевайтесь, сударыня, и мойтесь. На вас сегодня столько излилось крови, что надо бы ее с себя смыть, — добавил он, шутя.

— Да, я сейчас, а как тут? Я же не умею? Что делать нужно? — попросила объяснить ей, как мыться в бане, Прокофьева.

— Во даешь — то же мне, журналистка, — покачал головой Савелий.

— А откуда ты знаешь, что я журналистка? — встрепенулась от неожиданно проскользнувшего подозрения Настя.

— Потом расскажу. Да ты не волнуйся. Я не с теми, кто тебя хотел замочить. Я же говорил.

— А с кем? Кто ты?

— У-у-у, барышня, вода остынет… Наверное, я из той же своры, что и они, только не такой злой. Я же сказал, я женщин и детей не трогаю.

— Может, ты мент и ведешь разработку меня как подозреваемой или свидетеля? Откуда мне знать? — снова уставилась на него Прокофьева.

— Скажу тебе честно, нет. Я — не мент. Но ведь ты тоже не из тех, кто боится сходиться с новыми людьми. Так что же ты струхнула? Не бойся. Я тебе все расскажу. Мойся, давай. Вот здесь берешь воду. Она горячая, — показал Савелий на чан с водой. — А здесь холодная. Здесь мыло. Шампуня, правда, нет. Не подумал, что пригодится, не прихватил. И вот чистые простыни — у Дим Димыча в шкафу оказались. Да что ты на меня так смотришь? — улыбнулся он Насте, которая таращилась на него во все глаза. — Саня Лысый мне фото того мужика показал. Ты же хотела узнать, кто он? Вот я и хотел к тебе зайти — расспросить, где ты его видела. Должок у него передо мной. Потому с раннего утра и приперся. Видно, судьба. Извини, что сразу не сказал.

— А кто он, этот человек на фото? Кто он такой? И почему меня хотели убить? За что? — попыталась узнать Настя.

— Послушай, малышка, давай-ка сначала помойся, а потом я тебе все расскажу. Это Кандидат, редкостная сука. Говоришь, ты его недавно видела?

— Да позавчера сфотографировала.

«Боже, — пронеслось у Насти в голове. — Кажется, так давно это было, словно целая вечность прошла с позавчерашнего совершенно нормального дня».

— Ясно. Значит, он жив и здоров. Ну, мойся, я потом тебе все расскажу.

Рыжов закрыл за собой дверь, оставив Прокофьеву в натопленной русской бане с ушатами воды, раскаленной каменкой и березовыми вениками. Она, как смогла, распарилась, быстро помылась, вышла в предбанник, завернулась там в простыню и прилегла на деревянных полатях. Очень хотелось спать. Настя удовлетворенно вздохнула и закрыла глаза.

Хорошо, что Рыжов в это время не дремал. Войдя в предбанник, он нагнулся над Настей. Обхватив его руками за шею сонная Прокофьева томно открыла глаза и улыбнулась, обнаружив себя на руках красивого и сильного мужчины. Их губы неожиданно, наверное, для обоих слились в поцелуе. И дальше было все. Словно в сказке.

От переутомления и всего, что стряслось с ней в городе, Настя проспала чуть ли не целые сутки. Утром, проснувшись рядом с мирно посапывавшим Савелием, она тихонько оделась, обулась и на цыпочках вышла из дома, чтобы, что называется, прогуляться по росе. При этом Настя не забыла прихватить с собой любимую кожаную сумку. Ей неожиданно пришло в голову, что пора распрощаться с окровавленной пижамой, которая все еще лежала свернутой в аккуратный конверт в целлофановом пакете в сумке. Шелестеть пакетом, доставая пижаму, Прокофьева не хотела, опасаясь разбудить Рыжова, поэтому взяла ее вместе с сумкой, в которой к тому же лежали сигареты и зажигалка. Курить на свежем воздухе не хотелось, поэтому Настя лишь прощупала, на месте ли сигареты, не выпали ли где по пути.

«Ха, — усмехнулась она неожиданно пришедшей на ум мысли, — подымить после постельной утехи с Дымом», — вспомнила она кличку Савелия, о которой тот ей рассказал вчера, чтобы немного рассмешить и расслабить.

«Приятный парень, несмотря на то, что занимается непонятно чем, — подумала она и улыбнулась, вновь вспомнив то, что произошло между ними вчера. — Эх, Прокофьева, Прокофьева, куда ты катишься», — лукаво подмигнула она самой себя, заглянув в зеркало.

Нужно было умыться и привести себя в порядок. Настя подошла к умывальнику, висевшему на стенке сарая. Воды там не оказалось, но это ее не расстроило — настроение оставалось приподнятым. Быстрыми шагами Настя направилась в баню. Там, действительно, в баке еще кое-что осталось после вчерашнего купания. Прокофьева зачерпнула ковшом остывшей за ночь воды и умылась.

«Эх, еще бы душ принять», — пришло ей в голову. Но о таком удовольствии здесь, в загородной глуши, нельзя было даже мечтать.

— Свежо однако, — передернула плечами Настя, выйдя из бани. Дул прохладный утренний ветер, и Настя, почувствовав его прикосновение, озаботилась тем, что так недолго обветрить лицо и тогда оно будет шелушиться, а ей этого не хотелось. Она открыла сумку и, порывшись там, вытащила смягчающий крем, салфетки и пудру. Синяки после вчерашнего побоища все еще красовались на лице, и она нанесла тональный крем на те места, на которых они проступали, и припудрила, чтобы не так бросалось в глаза.

— Война войной, а лицо береги и водой не мой, — срифмовала она полезный совет, вспомнив наставления по поводу ухода за лицом в косметическом салоне, где работала когда-то ее мама.

— Вот так-то лучше, — повертела она головой, кося глазом в зеркало, и снова улыбнулась. — И на войне жить можно, если…

И тут же додумала, что стоит за этим «если», почувствовав, что хочет есть. В животе бурчало, ведь со вчерашнего дня у нее во рту не было и маковой росинки.

— Ничего, сон важнее, — так, помнится, говаривала героиня одного из ее первых газетных материалов.

Вся фишка заключалось в том, что тетка никогда в своей жизни не работала на государство, прикрываясь религиозными убеждениями. После этой публикации сельская диссидентка получила пенсию от этого самого государства, которое всю жизнь игнорировала, а Настя — рекомендацию из газеты, сыгравшую свою роль при поступлении на журфак. Таких историй у Прокофьевой потом набралось с три короба. И эта ничем особо не отличалась от всех последующих. Разве, что название было адекватным тихому сельскому антуражу российской глубинки. «Там, где остановилось время», — назывался материал.