Отдых на Гавайях дал нам всем необходимую передышку после двух месяцев суеты и беспокойства. Но совет доктора Флаэрти не выходил у меня из головы. Я пыталась представить, как будут проходить клинические испытания иммунотерапии в Джорджтауне и помогут ли они мне, если по возвращении домой мне удастся на них записаться. А если нет, что тогда? Смогу ли я и дальше бегать, плавать и кататься на велосипеде? Увижу ли еще когда-нибудь это прекрасное место? Что будет с моей семьей? Неужели это путешествие окажется нашей последней совместной поездкой?

На Гавайях по вечерам мы впятером валялись на лужайке перед бунгало и, держась за руки, часами смотрели на огромное, сверкающее от звезд небо. Я не хотела умирать. Я подняла ногу и дотянулась большим пальцем до звезды, потом еще до одной и еще, загадывая одно желание за другим. И вот уже пять пар ног танцевали в небе, наступая на звезды и перепрыгивая через бездну, из которой мы все вышли и в которую вернемся. В этот момент мы были близки как никогда.

В начале апреля, вернувшись с Гавайев, я позвонила доктору Аткинсу в Медицинскую школу Джорджтаунского университета, который находится примерно в тридцати километрах от нашего дома. Через пару дней мы с Миреком встретились с ним лично.

Доктор Аткинс ознакомил нас с протоколом клинического исследования CA209-218[18]. В этих испытаниях, которые должны были пройти на шестидесяти шести различных площадках, собирались принять участие несколько сотен человек из США и Канады. Он объяснил, что раз в три недели в мой организм будут одновременно внутривенно вводить два препарата с моноклональными антителами (их называют ингибиторами иммунных контрольных точек), которые должны усилить мой иммунитет. Они активируют заблокированные и «обманутые» раком Т-клетки, которые должны распознавать, атаковать и, как мы надеялись, уничтожать клетки меланомы. Для лечения прогрессирующей меланомы применяют ипилимумаб и ниволумаб, которые в 2011 и 2014 годах были одобрены Управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA). Эти препараты произвели революцию в области лечения тех стадий рака, которые раньше считались терминальными. Одновременное использование двух этих лекарств считается более эффективным, чем применение их по одному, но может привести к серьезным побочным эффектам: сильной сыпи, проблемам с щитовидной железой и другим аутоиммунным реакциям. Сочетание этих препаратов уже опробовали на пациентах с метастазами меланомы в мозге, но пока таких случаев было немного и они показали неоднозначные результаты.

Что-то из рассказанного доктором Аткинсом мы уже знали, но о многом слышали впервые. По его словам, химиотерапия, которая многие годы считалась золотым стандартом лечения рака, не работает в случае с меланомой – одной из его наиболее агрессивных форм. К тому же она без разбора атакует все быстрорастущие клетки, включая здоровые, что вызывает множество побочных эффектов: от выпадения волос до инфекций, невропатии, тошноты, рвоты и утомляемости. Иммунотерапия же, напротив, направлена не на сами клетки, а на иммунную систему в целом и помогает ей распознать и атаковать опухолевые клетки. Побочные эффекты у нее тоже есть, но, возможно, иммунотерапия станет величайшим прорывом в лечении меланомы.

А потом наконец прозвучали заветные слова: доктор Аткинс пригласил меня присоединиться к клиническому исследованию. Потрясающая новость! Число участников таких исследований обычно ограничено. «Я буду подопытным кроликом – или, точнее, лабораторной крысой», – подумала я с улыбкой.

Всего несколько часов назад мы с Миреком считали, что уперлись в стену и нам остается только ждать. Теперь же вдруг в этой стене открылась дверь, и мы были готовы шагнуть вперед, не зная, что ждет нас по ту сторону. Мы поблагодарили доктора Аткинса и приготовились к встрече с неизвестностью.

«Это может помочь, – пообещал доктор Аткинс. – Не сомневайтесь, я видел, как эта терапия работает».

Он говорил очень уверенно, и мы положились на его убежденность.

Я должна была пройти четыре курса терапии раз в три недели начиная с 16 апреля – уже через две недели после нашей встречи. Но перед этим мне предстояло еще немного посуетиться: проверить зубы у стоматолога, сдать несколько анализов крови и, самое главное, еще раз сделать МРТ – убедиться, что после лучевой терапии в моем мозге не прибавилось опухолей. Если бы они вдруг появились, я не смогла бы участвовать в исследовании, по крайней мере в том, что начиналось сейчас.

Пациенты с активными опухолями, которые еще не подвергались лечению, не подходили для клинических испытаний. Доктор Аткинс не объяснил почему, но позже, почитав научную литературу, я выяснила, что такие опухоли под воздействием иммунотерапии могли воспалиться и привести к смертельно опасному отеку мозга. На этой стадии исследований ученые еще не имели достаточных данных о реакции активных, растущих опухолей на иммунотерапию, поэтому подвергать лечению таких пациентов было рискованно.

Домой мы возвращались воодушевленные и полные надежд. Проезжая мимо места, где строили супермаркет, я поняла, что ужасно хочу дожить до его открытия. Я мысленно заключила с собственным мозгом сделку, умоляя его держать оборону и не дать образоваться новым опухолям, чтобы я могла начать курс иммунотерапии, которая была моим главным, а может, и единственным шансом выжить.

«Держись, не впускай новые опухоли. Это наша последняя надежда», – уговаривала я его.

Неделю спустя, за несколько дней до начала исследования я неподвижно, как труп, лежала внутри аппарата МРТ в ожидании этого самого важного снимка. Я страшно волновалась за результат, который мог лишить меня единственного шанса выжить.

На следующий день медсестра доктора Аткинса позвонила мне на работу.

– Что показал снимок? Есть ли новые опухоли? Все в порядке? – спросила я.

– Да, все хорошо. До встречи 16 апреля, – ответила она чуть менее радостно, чем мне бы хотелось.

Я была на седьмом небе.

Накануне исследования мне сделали компьютерную томографию всего тела, которая показала три маленькие опухоли в одном из легких. Но нас это не насторожило. В случае с метастатической меланомой опухоли в других органах практически неизбежны, ведь клетки меланомы перемещаются по всему организму вместе с кровотоком. Эти опухоли в легких не так опасны, как опухоли в мозге, – их проще вылечить, иммунотерапия с ними, скорее всего, справится. Даже если в начале иммунотерапии вокруг этих маленьких опухолей в легких разовьется отек, это не повлечет за собой таких же гибельных последствий, как воспаленные опухоли в мозге, так что я все еще могла участвовать в клинических испытаниях. Мы с Миреком были очень рады этим новостям.

Но у меня из головы не выходили советы Лэнса Армстронга о втором мнении, и я решила показать свой последний МРТ-снимок еще одному врачу. У меня установился хороший контакт с доктором Айзером, радиоонкологом из Бостона, и я отправила ему письмо по электронной почте – рассказала о нашей поездки на Гавайи, о том, что собиралась поучаствовать в исследовании препаратов иммунотерапии, и спросила, не мог бы он взглянуть на мой снимок.