Кася терпеливо меня выслушала и сказала, что очень меня ждет. Но даже голос любимой дочери меня не успокоил.

Вместо обычных пяти часов мы ехали до Нью-Хейвена целых семь. Выйдя из вагона, я начала возмущаться на всю станцию: «Даже пять часов – это слишком долго, инфраструктура у нас в стране просто в плачевном состоянии. В Европе домчались бы в два счета». Было жарко, я устала, и голова никак не проходила.

На вокзале я поймала такси и через пятнадцать минут была у дома Каси и Джейка.

Стоило мне зайти внутрь, Луциан и Себастьян повисли на мне, так что я еле удержалась на ногах. «Бабця! Бабця!» – кричали они хором. «Дорогие мои! Как же я вас люблю, как я соскучилась по вам!» – я целовала их перемазанные кетчупом рожицы, обнимала и не хотела отпускать.

Кася выскочила из кухни: «Мама! Как я рада, что ты приехала!»

Она поцеловала меня, и я прижалась к ней изо всех сил. Мне хотелось почувствовать тепло ее тела, хотелось, чтобы она поняла, как сильно я скучала и как счастлива быть с ней. Из красивой маленькой девочки она превратилась в яркую и умную взрослую женщину, которая выкладывалась на все сто и дома, и на своей ответственной работе. Мне, как всегда, хотелось сказать ей, как я ей горжусь, как я рада видеть ее такой красивой и успешной.

Но я сказала нечто совсем другое.

– «Амтрак» – дерьмо! – вдруг вырвалось у меня.

Кася слегка опешила.

– Ты не представляешь, как долго мы тащились, – резко заявила я. – В жизни больше не сяду на поезд этой компании!

– Мам, проходи и присядь. Отдохни немного и…

– Это жуткая безответственность! Как можно так долго держать людей в поезде? Кошмар!

Она смотрела на меня умоляюще, призывая сменить тему, но я и не думала останавливаться. Мне было плохо и хотелось, чтобы меня пожалели.

– Этому нет никаких оправданий! – продолжала я. – Очень жаль, что в такой богатой и технологически развитой стране поезда находятся в столь плачевном состоянии. В Европе они ездят намного быстрее. Нет, ты только представь, сколько времени я проторчала в этом поезде!

Себастьян и Луциан хотели поиграть и тянули меня за руку. Но мне хотелось, чтобы мальчики тоже поняли, что мне пришлось пережить и насколько ужасной была поездка.

– «Амтрак» – дерьмо! – повторяла я снова и снова. Луциану и Себастьяну стало скучно, и они убежали играть к себе в комнату, откуда доносились дикие вопли и смех.

– Так, мам, забудь про поезд, – перебила меня Кася. – Ты с нами. Что тебе принести? Может, хочешь прилечь?

«Что значит "забудь"? – подумала я. – Да меня же оскорбили до глубины души».

– Поезд был просто ужасный, и…

– Давай поговорим о чем-нибудь еще, – мягко предложила она.

– Мне что, нельзя высказать свое мнение? – огрызнулась я.

Кася сделала вид, что не обратила внимания на эту вспышку гнева. Она заглянула к мальчикам и начала готовить ужин. Но меня заклинило. Меня бесила Кася, бесили мальчики и вообще все. Внезапно я поняла, что ужасно устала. И голова болела не переставая.

Я провела в Нью-Хейвене два дня, как и планировала. Но ни мне, ни моей семье так и не удалось толком отдохнуть.

Я никак не могла успокоиться и продолжала говорить о поезде. Я жаловалась на железнодорожную компанию Касе, Джейку и даже их друзьям, которые забежали поздороваться и пожелать мне скорейшего выздоровления. Они вежливо слушали, но на лицах читались их мысли: «Зачем вы нам это рассказываете? Это что, так важно?»

Конечно, это было важно. Чрезвычайно важно. Если они этого не понимали, то с ними точно что-то не так.

«"Амтрак" – дерьмо!» – эта мысль крутилась в моей голове, как игрушечный паровозик, ездящий по кругу. «"Амтрак" – дерьмо!» – снова и снова громко повторяла я любому, кто был готов слушать.

Но меня приводила в ярость не только железнодорожная компания. Меня раздражало, если мы садились обедать на пять минут позже, чем собирались. Я с трудом выносила, когда мальчишки начинали шуметь. Что бы ни делали мои родные, меня это бесило – и я не уставала им об этом сообщать.

На следующий день после моего приезда в меня врезался Себастьян, мчащийся куда-то с громким хохотом, и я вышла из себя. «Тихо! Прекрати! Хватит!» – сорвалась я. У него на глаза навернулись слезы. «Ты злая!» – выкрикнул он.

– Ой, да ладно! Какие мы обидчивые, слова сказать нельзя! Куда это годится!

Он разревелся и убежал. Кася выглянула из кухни.

– Правда, мам, чего ты злишься? Прямо на себя не похожа.

Я не могла поверить своим ушам.

Она что, с ним заодно? Я злюсь? Да что же это такое!

Я отвернулась. Мне больше не хотелось с ними разговаривать. Я ушла в гостевую комнату и закрыла дверь.

«Почему Кася спорит со мной? – думала я, лежа в темной спальне в обнимку с распухшей рукой. – Как она может так со мной обращаться?»

Не только я была обескуражена происходящим. Много позже я узнала, что в тот весенний день, пока я в одиночестве лежала наверху, Джейк и Кася на кухне говорили обо мне – тихо, чтобы я не услышала. Их поразило, что я так отчитала Себастьяна, в котором всегда души не чаяла. Я всегда была прямолинейной, но при этом относилась к близким с теплотой и безграничной любовью. Теперь же они видели, как я отстранилась ото всех и была постоянно на взводе, а мою одержимость поездами вообще объяснить было невозможно. Они не понимали, что происходит.

Кася думала, что причина в моем беспокойстве за результаты экспериментального лечения и страхе умереть. Она предположила, что у меня депрессия. Джейк в этом сомневался – ведь я и раньше сталкивалась со смертью, но никогда не замыкалась в себе, делилась с семьей и чувствами, и страхами. Но в одном они были единодушны – со мной что-то не так.

Мое странное поведение бросалось в глаза, но сама я не замечала в нем ничего необычного. Я не видела их растерянности, не понимала, что обижаю их. Закрывшись в гостевой комнате на втором этаже, я оказалась в своем маленьком мирке, который вращался вокруг мыслей о том, как плохо со мной обращаются и как отвратительно работает железнодорожный транспорт в Америке.

Да что с ними со всеми? Кася какая-то неприветливая, а мальчишки так много шумят – совсем избаловались! «Амтрак» – дерьмо!

Снова разболелась голова. Черт бы побрал эту жару.

Головная боль досаждала мне не так сильно, как зуд и другие побочные эффекты иммунотерапии, но я все же позвонила медсестре в Джорджтаун – просто на всякий случай. Я объяснила, что боль слабая и периодическая, и мы решили, что это не опасно, хотя медсестра попросила меня последить за собственным состоянием. Если бы это была внезапная острая боль, она насторожила бы меня, Касю или врачей. «И не с таким справлялись», – подумала я и не обратила внимания на этот сигнал тревоги.