Маму Эда звали Кора. У нее был мягкий, успокаивающий голос и бархатный смех. В пятницу вечером они обычно пили чай с овсяным печеньем, сидя втроем на кухне в квартирке, где вырос Эд, — на Луквир-стрит в Кэрролл-Гарденз, у самой линии надземки. Даже в холодные дни Кора держала окна открытыми, чтобы в квартире не было душно от пара. Эйлин нравилось, как колышутся на ветру кружевные занавески. По пустырю бродили кошки, сворачивались клубочками на старых покрышках. Если какая-нибудь кошка запрыгивала на подоконник, мама Эда ее сгоняла, замахиваясь посудным полотенцем. Грохот проезжающих поездов отсчитывал время. Прощаясь, Кора крепко обнимала Эйлин. Непривычная к материнской нежности, Эйлин каждый раз удивлялась и отвечала неловким объятием, хотя ей было приятно.

Хью, отец Эда, уже несколько лет как умер. Эйлин о нем почти ничего не знала; Эд выдавал информацию по капле, а Кора вообще никогда не говорила о муже. Единственное, что напоминало о нем, — фотография в рамке. На фотографии он был в пальто и шляпе и улыбался чуть затаенной улыбкой. Эйлин знала, что он был тапером — играл на пианино в кинотеатрах, когда показывали немые фильмы; одно время запечатывал банки с краской на фабрике «Саполин» и как-то получил премию за идею нарисовать гигантскую банку краски на цистерне с водой, укрепленной на крыше; позже он работал в страховой компании «Чабб» оценщиком ущерба. За всю жизнь он ощутил свое существование осмысленным только во время Второй мировой.

О военных годах отца Эд говорил увереннее всего, хотя только по отцовским рассказам; сам он этого времени не помнил.

— Его только спроси о войне — мог рассказывать часами.

Правительство призвало граждан заниматься полезной для обороны деятельностью. Хью поступил в доки на судоремонтный завод Тодда — склепывал стальные пластины переборок и обшивки на поврежденных кораблях. Само по себе занятие не особо интересное, если не считать риска, когда висишь над водой, но Хью нравилось работать на открытом воздухе, нравилось чувство товарищества, соленый запах моря и сознание, что твой труд приносит реальную пользу стране. К тому же его забавляла мысль, что спустя три поколения в роду Лири снова есть судостроитель.

Отец Эда вместе с другими рабочими переоборудовали обычные торговые суда в танкеры, добавляя второй слой обшивки корпуса. Роскошные лайнеры переделывали для перевозки войск. Вершиной этой деятельности, как по сложности задачи, так и по ее значению, стала работа над трансатлантическим лайнером «Куин Мэри». С корабля убрали дорогую мебель и деревянные панели, на месте ресторанов и баров разместили лазареты, выкрасили корпус в тускло-серый цвет для маскировки от вражеских подлодок и установили систему осаждения дыма с помощью разбрызгивания мельчайших капель воды. Быстроходностью не уступая эсминцу, «Куин Мэри» могла развивать скорость до тридцати узлов, в то время как у большинства подводных лодок скорость не превышала десяти. За сорок третий год «Куин Мэри» без сопровождения канонерок перевезла шестнадцать тысяч человек из Лондона в Сидней.

Однажды Эйлин задержалась у Эда допоздна. Кора уже легла спать. Эд и Эйлин сидели на потертом диване, из которого кое-где проглядывала набивка. Эйлин взяла в руки фотографию Хью.

— Какой он был?

— Наверное, как большинство отцов, — ответил Эд. — Уходил на работу, возвращался вечером. Я не так уж часто его видел.

— А как человек? Я стараюсь представить себе его, а вижу только пальто и шляпу.

Комната, освещенная двумя настольными лампами, напоминала гостиную в каком-нибудь захудалом клубе. Кора установила повсюду миленькие статуэтки, но уюта все равно не ощущалось. Эйлин теперь по-новому оценила, что ее мама поддерживает в доме безукоризненную чистоту и порядок, а отец покупает новую мебель, как только старая обветшает. У Эда, пока он рос, и того не было.

— Он любил посмеяться, — сказал Эд. — Рассказывал довольно-таки похабные анекдоты. И вечно ходил с сигарой в зубах — совсем как собака с высунутым языком в жаркий день. Постоянно суетился, искал, где бы подзаработать.

— А еще? — Эйлин чувствовала, что он готов раскрыть перед ней душу.

— Еще выпить любил. А когда выпьет, становился нехороший.

— Это мне знакомо, еще как.

Они помолчали, понимая друг друга без слов.

— Сочувствую, — сказал Эд. — За что тебе такое?

У нее от волнения перехватило горло.

— Знаешь, мне можно все рассказать, если захочешь.

— Было бы что рассказывать... Да я бы и не сумел.

— Просто говори, что в голову придет.

Эд молчал. Эйлин испугалась, не слишком ли надавила. Волнуясь, она оторвала кусочек обивки с подлокотника и теперь одной рукой пыталась пристроить его на место, глаз не сводя с Эда. Вдруг теперь совсем замкнется? Лучше было оставить его в покое, но уж очень не хотелось возвращаться к поверхностному знакомству, как с другими мужчинами. Никогда еще ей так не хотелось говорить с другим человеком — рассказывать о том, чего не открывала никому, и узнать о нем больше, чем обо всех прочих. Раньше она думала, что в мужчине привлекает загадочность, а тут — чем больше она о нем узнавала, тем сильнее Эд ей нравился.

— Помнишь актера Эдгара Бергена? — спросил он вдруг. — Он еще выступал с марионеткой по имени Чарли Маккарти. Отец говорил, я на этого Чарли похож.

Эйлин сжала руки на коленях и затаила дыхание, боясь спугнуть миг откровенности.

— Я довольно рано сообразил, что легко могу его насмешить, передразнивая Чарли Маккарти. Тренировался потихоньку и научился неплохо копировать его голос. Когда отец приходил из бара, я вскакивал на диван и давай кривляться изо всех сил. — Эд изобразил перекошенную рожу с вытаращенными глазами и застывшим взглядом, как у куклы. — Иногда он смеялся. А иногда говорил, что ни капли не похоже и чтобы я прекратил. Заранее никак не угадаешь. Помню, в самый последний раз он хохотал до упаду, а потом — хрясь! — отвесил мне пощечину. — Эд с размаху шлепнул ладонью по столику. — И сказал, чтобы я не позорился.

Их руки словно сами собой поползли друг к другу по сиденью. Пальцы сплелись, а потом Эйлин обеими руками притянула к себе его ладонь, поцеловала и придвинулась еще ближе.

Эд с матерью никогда не обсуждали пьянство отца, но, насколько он догадывался, до войны отец не пил.

— Если бы мир так и не заключили или если бы отец пошел работать лесником, вообще где-нибудь на открытом воздухе, — может, все было бы иначе.

Когда война закончилась, Хью вернулся к «Чаббу», сидеть целыми днями за рабочим столом. Никакого хобби у него не было.

— Наверное, он расслаблялся только в баре Моллоя, — рассказывал Эд. — Там ему всегда были рады. Смеялись над его шутками, позволяли покупать на всех выпивку.

Уже в девять лет мать отправляла Эда по пятницам на метро — получать отцовскую зарплату. Если он опаздывал, они оставались без денег на всю неделю. А если успевал, отцу на мели сидеть не приходилось. Со своим прекрасным певческим голосом он мог на одном-единственном отпевании в церкви Девы Марии «Звезды моря» заработать двадцать пять долларов — две трети недельного жалованья. Эд о приработках отца узнал случайно, потому что сам в учебное время прислуживал в алтаре на заупокойной мессе.