— На один бокал, — поправила мама.

— Ну что же, если уж ехать в преисподнюю, то с шиком! Чудесная машина.

— Спасибо, — сказала Эйлин.

— Наоборот, — возразила мама. — Мы выбираемся из преисподней.

— Да-да, — вежливо согласился Хайрам. — Мы в чистилище, но полны надежд. По крайней мере, не поддаемся отчаянию. А если и поддаемся, то в этой прекрасной машине.

Мама искрилась весельем, когда звонила у очередной двери, усаживала друзей в машину и легкой болтовней поддерживала непринужденную атмосферу. Эйлин так и не смогла раскрыть книгу, даже пока в машине был один Хайрам. Неожиданно для себя она прекрасно провела время. За несколько минут поездки она успела разглядеть каждого и поняла, что позитивный взгляд на жизнь давался им нелегко. Всех удалось доставить в три приема. Припарковавшись у обочины, Эйлин наблюдала в зеркальце, как мама с последней четверкой разнокалиберных приятелей и приятельниц спускается в подвал дома священника.

На обратном пути, после того как они всех развезли по домам, мама курила, выпуская дым поверх чуть приопущенного стекла, и говорила, говорила без умолку. А Эйлин видела, что при всей деланой бодрости уголки рта у матери опущены вниз, как у рыбы, попавшейся на крючок. Мама не верила, что Эйлин ее до конца простила. Эйлин и сама не была в этом уверена, хотя и сказала, что простила, когда мама, усадив ее однажды за кухонный стол, принялась каяться в своих прошлых ошибках, которые Эйлин старалась забыть. Мама силилась зачеркнуть прошлое, а Эйлин не могла от него избавиться. Ее постоянно точила мысль, что все это, казалось бы, прочное благополучие в любую минуту может растаять, раствориться в проклятой жидкости, что пропитала все ее детство, неся с собой гниль и распад. Неистребимый запах прошлого темной тучей висел между ними, отравляя воздух, и не было больше рядом посторонних, чтобы эту тучу развеять.

— Открой, пожалуйста, окно пошире.

Мама без слов повиновалась. Она курила, глядя прямо перед собой, мимо Эйлин, как прежде, в дни запоев. Эйлин остановила машину, вышла и опустила задние стекла до отказа. Она задержалась, глядя на мамин затылок, — на какое-то странное головокружительное мгновенье он показался чужим, будто в машине сидит незнакомая женщина. Эйлин не позволяла себе задумываться о том, что сейчас переживает мать. Ей надо было строить свою жизнь. Будь у нее такой дом, как у некоторых маминых знакомых, ничего бы ей больше и не надо. Так чего же им не хватает? Живи она в таком доме, ей бы не пришлось ездить в чужой машине на собрания группы анонимных алкоголиков в сыром церковном подвале. Она сидела бы и радовалась своему камину, кожаному дивану, книжным шкафам в гостиной, слушала бы тишину, любовалась пустующими пока спальнями, дожидающимися милых, обаятельных гостей. Разве все это не стоит какой-то там выпивки? Но от фактов никуда не денешься: кому-то этого мало. Это тревожило, наводило на мысль о непрочности всякого благополучия. Эйлин вытряхнула эту мысль из головы, словно пыль из восточного ковра. Собственного дома вполне достаточно для счастья, решила она.

Всю осень шестьдесят третьего года Эйлин уговаривала кузена Пата поступить в колледж. Накатил декабрь, и уже во многих колледжах прошли все сроки подачи документов. Эйлин решила сделать последнюю попытку.

— Да не гожусь я для колледжа!

Они были в квартире тети Китти. Пат развалился на диване, положив свои здоровенные ноги на кофейный столик, а Эйлин сидела напротив, плотно сдвинув колени под складками плиссированной юбки.

— Чушь!

— Никогда ученьем не увлекался.

Пат, подавшись вперед, стряхнул сигаретный пепел в чашку из-под кофе и снова откинулся на спинку.

— А мог бы отлично учиться! Ты умнее всех своих одноклассников.

— Хватит из меня делать будущего президента!

Сказать по правде, она уже и не надеялась. Пату хватило способностей, чтобы закончить последний школьный год, ни разу не сделав домашнего задания. Инстинктивным умением привлекать людей на свою сторону он ей напоминал отца. И весь этот непосильный груз талантов и возможностей он растрачивает по молодежным барам — ну и пусть, ей уже все равно. Лишь бы только в беду не попал.

— Если бы ты хоть чуть-чуть постарался, мог бы все сдать на отлично даже во сне!

Эйлин, скрестив лодыжки, вертела в руках пачку сигарет и еле удерживалась, чтобы не отогнать плывущее к ней облако дыма.

— Не могу я все время учиться. Я неусидчивый.

— Я за тебя заполню все анкеты...

— Мне двигаться нужно. В помещении я зверею.

Он ткнул в пепельницу окурок и закинул руки за голову.

— Во Вьетнаме подвигаешься, — сказала Эйлин с горечью. — Пока в землю не закопают.

В феврале шестьдесят четвертого ему исполнилось восемнадцать. Эйлин его тормошила, чтобы женился на своей девушке, а он ни в какую. В июне, окончив школу, он получил повестку с вызовом на медосмотр. Эйлин пришла в ужас, потому что Пат был здоров как бык: рослый и сильный, зрение единица и при всем этом избежал семейного проклятия — проблем с коленными суставами. Словом, нечего было и надеяться, что его признают негодным к военной службе. Эйлин уговаривала его записаться в Национальную гвардию, чтобы не отправили куда похуже. После августовской Тонкинской резолюции[4]она была просто уверена, что он поступит в какой-нибудь колледж, а вместо этого Пат через пару недель записался в морскую пехоту.

Быть может, привыкнув побеждать в кулачных драках, он думал, что все несчастья будут от него разбегаться сами. Его отправили на остров Пэррис, проходить курс молодого бойца, затем он прошел спецподготовку по борьбе с танками и был приписан к базе морской пехоты Кэмп-Леджен, в Северной Каролине. Там и оставался до июня шестьдесят пятого, а с началом наземной войны в Южном Вьетнаме записался добровольцем.

Пат позвонил перед самым отъездом. Эйлин, разговаривая с ним, никак не могла представить его себе коротко остриженным, в стандартной одежде, которую носят, кажется, все военные, — рубашка поло и диагоналевые брюки, как будто в одном магазине покупают. Она мысленно видела его в форменном пиджаке школы Святого Себастьяна — на пять классов младше ее самой, он стоит и нетерпеливо переминается с ноги на ногу, пока Эйлин завязывает ему галстук. Пат был ей вместо родного брата.

— Смотри живым возвращайся! — сказала она.

— У нас тут есть напуганные — могу позвать к телефону, их подбадривай. А я — Пат, забыла? Пат Тумулти, не кто-нибудь. До скорого!

— Пока.

— Скажи отцу — я его не опозорю.

Отец Эйлин до такой степени забил племяннику голову патриотическими лозунгами, что Пат воображал, будто ему предстоит увлекательное и героическое приключение.