Вечером из школы вернулись племянники, и они поужинали всемером, это было приятно, все были счастливы. Людовику всегда оставляли место в конце стола, впрочем, они делали это каждый вечер, даже когда его тут не было. Оба племянника были зачарованы тем, что он живет в Париже, и в свои восемь и одиннадцать лет мечтали взглянуть на столицу, побывать там хотя бы на выходных. Он отвечал, что у него только одна кровать, и им придется спать на полу или в палатке во дворе, поскольку у него там все очень маленькое. А они думали, что он шутит… Этот дядюшка был для них самым большим и сильным, так что у них с трудом укладывалось в голове, что он не живет, пусть даже в Париже, в огромном доме. Родители всякий раз отделывались от них, говоря, что они еще успеют побывать в Париже и что большой магазин «Фнак» найдется и в Лиможе или в Тулузе.

– Вам же сказали, у вашего дяди нет места, так что кончайте его этим донимать…

– Ну, знаешь, я все-таки не в шкафу живу, пускай приезжают, когда захотят, потеснимся малость, вот и все.

Всякий раз, проводя два дня на ферме, он хорошо чувствовал, что им из-за его присутствия становится не по себе. Сестра была смущена тем, что собиралась как ни в чем не бывало завладеть наследством и тем самым показать всем и каждому, что место естественного наследника, собственного брата, занял ее муж. Что касается отца, то он прежде всего не хотел скандалов на эту тему. Да, Людо ему немного не хватало (может, потому что Жиль, его зять, не охотился, даже слышать не хотел об охоте), а внукам, сказать по правде, ферма и даром была не нужна, они мечтали о большом городе, но отец ничего не говорил, не хотел никаких историй.

Людовик тоже не делал никаких замечаний, хотя отлично видел, что крыша сарая протекает, выгребная яма не чищена, колеи на дороге стали еще шире, живые изгороди давно не подстригали – накопились целые кучи мелких недоделок, которые он сам уже давно исправил бы, если бы жил здесь. В конце ужина Людовик вышел покурить вместе с Жилем. Как и всегда, они направились к сараю. Покосившись на инвентарь, Людовик постарался разговорить своего зятя, задавая ему в лоб вопросы, на которые ожидал откровенных ответов. Он хотел понять, все ли хорошо и оставалась ли у них хоть какая-нибудь прибыль в конце месяца, пробовал догадаться, чем сам мог бы им помочь, ненавязчиво дать совет. Людовика тут точно никто не задевал, уже хотя бы потому, что он был здоровяк, да к тому же после смерти жены его берегли, как раненого. К ним присоединился отец, чтобы сообщить, что уже девять часов и он отправляется спать, он ежедневно уходил в это время. Людовик похлопал его по плечу, как боксер подзадоривает своего противника.

– Да ты, похоже, еще хоть куда!

– Восемьдесят четыре… Поглядим на тебя, когда хотя бы половину проживешь…

– Уже прожил, папа, и даже с гаком…

Отношения между ними всегда были немного нервными, особенно когда Людовик, работая здесь, предлагал новые идеи, а отец продолжал все делать на свой лад. Они не раз орали друг на друга, но так уж отец и сын были устроены, их стычки происходили из-за того, что оба были крайне откровенны, говорили в лицо всякое и неизбежно сцеплялись, хотя только на словах. И даже теперь, в их нынешнем возрасте, когда Людовик говорил с отцом, обоим требовалось провоцировать друг друга, задирать. Людовик изображал боксерские удары, а отец, опуская плечи, закрывался, чтобы парировать. Из-за разлуки между ними появилась некоторая скованность, все-таки они не виделись неделями, узы от этого немного слабели, так что им требовалось поскорее заполнить эту пустоту, восстановить былое сообщничество, и это происходило между ними на телесном уровне: они подкрепляли слова жестами, поддразнивали друг друга и шутили.

– Слушай, старик, не дашь мне ключ от стенного шкафа?

– Опять какую-нибудь глупость затеваешь?

– Хочу мелкашку у тебя позаимствовать.

– Не будешь же ты стрелять по мишени в такое время?

– Нет, просто позаимствую, и все. Глушитель к ней все еще у тебя?

– Ну ты даешь… Разобраться с кем-то решил, что ли?

– Вот именно.

– Знаешь, если ты своего зятя собрался прикончить, то он меньше чем в двух шагах и целиться незачем, я его подержу, если хочешь.

Продолжая шутку, отец схватил Жиля, чтобы обездвижить его.

Жилю эта шутка совсем не понравилась, он высвободился из объятий тестя и сказал, что идет спать, после чего вернулся на ферму, оставив их вдвоем. Перед тем как толкнуть дверь, он бросил на них взгляд: оба дурачились, как мальчишки. Каждый раз, когда он видел это сообщничество Людовика со своим отцом, он чувствовал себя незаконным сыном, узурпатором, надоедливым зятем, и ему казалось, что он всем мешает или занимает чужое место. Однако Людовик никогда и ни в чем того не упрекал. Этого Людовика было трудно не любить, потому что он невольно внушал симпатию и уважение, а также производил впечатление надежного парня. Однако это не избавляло от некоторых опасений на его счет, потому что вопреки его собственной воле было в нем и что-то пугающее, как, например, эта блажь – на ночь глядя бросить в свой багажник карабин, чтобы поехать с ним завтра в Париж.

Они редко собирались все вместе в большом зале, но сегодня был экстренный случай. Айша только что приняла телефонный звонок с завода в Труа, и ей сообщили, что испорчена целая серия – три сотни моделей. Три сотни сошедших с конвейера трубчатых платьев не соответствовали размерам и странным образом потеряли эластичность, оказавшись растянутыми, неплотными и мешковатыми. Фабиан не упустил возможности подлить масла в огонь и постарался перед всеми обвинить в этом Аврору. И чтобы корчить из себя провидца, у него были все козыри на руках. Он же с самого начала говорил, что лучше изготавливать эти трикотажные вещи на фабрике в Пьемонте или в Болгарии, потому что они обе укомплектованы машинами Штолль последней модели с компьютерным моделированием. А теперь ей придется как-то выкручиваться из-за своей якобы «безупречной» французской фабрики. «Это они накосячили, я ведь тебе говорил, что будет катастрофа, у них же ни в руководстве, ни среди спецов нет никого моложе сорока лет!»

Но горевать было некогда, Авроре необходимо действовать быстро. Однако при этом она находила странным, что на фабрике не предупредили их сразу же, а дождались конца рабочего дня понедельника. Зачем надо было ждать, чтобы прошли выходные, ведь не смогли же они выпустить все эти платья сегодня, тут явно что-то не сходилось. Она должна взять себя в руки и немедленно найти решение. Нельзя допустить, чтобы эти три сотни бракованных моделей зависли у них на руках. «Галерея Лафайет» хотела получить их к февралю, но Фабиану удалось договориться о поставке в ноябре, чтобы за них заплатили на три месяца раньше. Да, этот заказ оторвал Фабиан и полгода им гордился. Так что у него была удобная позиция, чтобы обвинить Аврору перед портнихами, заявив ей, что она не только дизайнер, но прежде всего начальница, и ради заказа такой важности могла бы побыть на фабрике в момент выпуска продукции и все проверить, даже если бы пришлось провести там целый день. И он не лишил себя удовольствия добавить, мол, вот оно, доказательство, что упрямое нежелание Авроры размещать производство за границей ради возможности следить за производством от начала и до конца, не избавляет от проколов… Вдруг он стал пыжиться, стоя среди смущенных работников, распускать хвост, изображая из себя трезвого руководителя, здравомыслящего управленца, отбрасывая Аврору к роли отсталого дизайнера, который не справляется с ситуацией. И вместо того чтобы терпеть все это, всех их у себя под носом, Аврора вышла из конференц-зала и отправилась в свой кабинет, чтобы запереться там и позвонить на фабрику.