— Расскажи, что за человек был твой синьор.

— О, замечательный человек, достойный гражданин Флоренции. Он был богат, он любил науки и искусства, а более всего он любил читать.

— И еще он был великодушен и сострадателен, добрых людей он хвалил, а о злых сокрушался, — усмехнулась Софья.

«Боже мой, она не верит ни одному моему слову», — смятенно подумал Паоло, но не позволил панике взять верх. Он сыграет свою роль до конца.

— Именно таким он был, бесценная царица.

— Ты служил у него музыкантом?

— И еще секретарем.

Он опять поднял флейту, размещая пальцы в нужную позицию, и даже потянул к ней губы, но Софья не обращала внимания на его профессиональные жесты. Она видела, что мальчишка хочет побыстрей закончить разговор, а это значит, где-то у него скелет в шкафу… мыши на полке и тайна в голове.

— Кто твои родители?

Паоло окончательно смешался, покраснел как маков цвет.

Рука потянулась к голове, он непроизвольно дернул себя за вихор, думая с горечью — зачем мудрить, все равно она из меня все вытрясет.

— Мать моя умерла… и отец тоже, — пролепетал он не поднимая глаз, потом глубоко вздохнул и выдавил через силу: — Я надеюсь, что дражайшая царица отнесется ко мне с пониманием и простит. Я был не до конца искренен. Но более не хочу хитрить. Покойный синьор и был моим отцом. Еще у меня есть брат, и он меня ненавидит. Он убил бы меня, вернись я во Флоренцию.

— Ты бастард?

Паоло вполне устроила такая подсказка, он мысленно перекрестился.

— О, как прозорливы вы, великодушная. Именно так, хоть и тяжело мне в этом сознаться.

Софья задумчиво посмотрела на юношу.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — выпалил он и тут же добавил со смущенной улыбкой: — Скоро будет. — Весь его вид говорил: вот, опять хотел схитрить, но вижу, что вас не проведешь.

Софья улыбнулась удовлетворенно.

— Ну вот теперь, пожалуй, сыграй мне что-нибудь грустное, — сказала она просто и ласково, словно не со слугой говорила, а с близким и хорошо знакомым человеком. — И будем плакать, вспоминать Италию и благодарить Господа, что обретаемся в Москве.

Юлия Сергеевна позвонила с утра. Обычный дежурный звонок.

— Ну как у вас?

— Мы с Сашкой убегаем.

— А Ким?

— Его нет, — голос сух, деловит. — Он ушел вчера за сигаретами и все еще не вернулся.

Выражение «все оборвалось внутри» вовсе не преувеличение, Юлия Сергеевна почувствовала, как сердце ухнуло вниз, стукнулось о желудок и начало подпрыгивать, как бешеный мяч.

— Неужели он посмел? Не испугался?…

— Да пиво он уже пил, и не один раз. На Новый год шампанское пригубил. Просто я вас огорчать не хотела. Но чтоб на ночь исчезать — такого не было. Простите, Юлия Сергеевна, я очень тороплюсь.

— Да, да, я понимаю. Ты звонила Макарычу?

— Конечно. Сразу после Нового года. Он сказал — привозите. Но Ким отказался ехать категорически. Я Сашку одеваю. Простите, вечером позвоню, — ту-ту-ту…

Вечером Любочка позвонила, как обещала.

— Да не волнуйтесь вы, Юлия Сергеевна, ничего с ним не случится.

— Но ведь уже случилось. Наверняка он пил. После кодирования это смертельно опасно!

— Как видите — не смертельно. Его хватило только на полгода. Я устала, Юлия Сергеевна. Я устала бороться. Ничего больше не надо. Пусть что хочет, то и делает. Иван Макарович говорит, что толк будет только в том случае, если Ким сам к нему обратится. Понимаете — сам!

— Ты плачешь? Я сейчас приеду.

— Не надо. Я утром Ленчику Захарченко позвонила. Ну, патлатый такой, они вместе с Кимом выставки организовывают. Не помните?

— Он алкоголик?

— Ленчик? Не знаю. Нет, не алкоголик. Он лгун, подлиза, мелкий книжный клептоман, но он не алкоголик. Позвонила Ленчику, он сказал, что возил вчера Кима какую-то картину посмотреть. Не знаю, какую. Может, купить, может, для выставки. Где-то они пересеклись и поехали по делам. Под картину выпили десять бутылок пива, водки ни-ни. Врет, конечно. Так этот самый Ленчик довел Кима до нашего дома, там они расстались. Ночью, да… Куда Ким потом делся — неизвестно. Да не плачьте вы! Что мы все время рыдаем?

Юлия Сергеевна уселась за пасьянс. Зазвонил телефон.

— Жив Ким. Жив курилка. Мне только что позвонил Олег. Мол, Ким у меня в мастерской, сегодня ночевать не придет, но ты не волнуйся — пить мы ему не дадим. Разве что пивка… Но ему ведь и пивка нельзя.

— Кима надо спасать.

— Как?

— А где эта мастерская?

— Какая разница?

— Она на Полянке, да? — Юлия Сергеевна вспомнила двухэтажный особняк во дворе — приют искусств и возлияний. — Мы как-то с тобой туда за Кимом заезжали.

— Может быть.

— За ним надо ехать.

— Это совершенно бессмысленно. И потом, зачем мне лишние унижения? Он ведь не постесняется закатить при всех безобразную сцену. Скажет, что я за ним слежу, что пытаюсь прятать его себе под подол, а он — вольный человек. Они ведь жен не стесняются, мы для них как бы не люди, а семья — только обуза. Там все уж давно холостяки. Жены с ними не уживаются. Не хочу я туда ехать.

— Да, конечно. Я понимаю. Подождем. Ты только не плачь.

— Я не плачу. У меня просто насморк аллергический. Наверное, на нервной почве.

Ну что же — все правильно. Любочка не несет ответственности из мужа, а она несет. Она мать, ей и суетиться. До метро Юлия Сергеевна добежала бегом. Можно было поймать машину, но как укажешь шоферу правильный адрес? К мастерской она могла танцевать только от печки. Доехать до станции «Полянка», а там, как говорил Ким, «огородами, огородами и к Домбровскому». Такую звучную фамилию носил этот признанный только в очень узких кругах гений, мудрец и пьяница — Олег с Полянки.

Там церковь рядом. Юлия Сергеевна не столько рассмотрела ее в первый приезд, на улице тогда тоже было темно, сколько почувствовала, как гору рядом, как тепло от давно протопленной печки. Конечно, глаз уловил некие архитектурные подробности, и услужливое сознание облекло их в слова: живописный антаблемент, кокошники, фигурные фронтоны с пальметками — словом, добротный XVII век. Она была уверена, что сразу почувствует, что церковь именно та, нужная, а дальше в ста метрах в переулочке двор с неприметным особнячком.

Дом был стар, правое крыло вообще пустовало, а в левом томились какие-то убогие, истово ожидающие переселения, жильцы. Именно в правом, пустом крыле находилась обитая жестью дверь, а за ней коленом изогнутая лестница. Выбежав впопыхах из дому, она не подумала, как попадет в мастерскую. Дверь наверняка закрыта, и стучаться в нее бесполезно. Может быть, ее ждет жалкая участь дожидаться сына на улице? И вдруг неожиданный подарок судьбы! Обитая жестью дверь сама распахнулась и словно вытолкнула во двор молодую пару. У женщины на руках был ребенок. Подвальная темнота еще слала какие-то отдаленные выкрики, последний был: «Просто захлопни!»