и напомнить другу, зачем они тут, а тот вопросительно приподнимает бровь. Опять вглядываюсь в серые глаза Ромы. Он издевается?

— Проголодался? — возмущенно шепчу ему в лицо.

— Верно.

— Вот прям сейчас?

— Да, а что?

— Хорошо, — встаю и отступаю.

— И платье сними, — Рома клонит голову набок. — Приготовь ужин голой.

Вот оно! Я так и знала, что он не голодный, а более изворотливый в гнусных планах на меня. Тимур со своими предпочтениями нырнуть к желудку членом не так хитер, как этот негодяй с ласковой улыбкой на лице.

— Хорошо, — разворачиваюсь к нему спиной. — Расстегивай.

— Надо же, — хмыкает Тимур.

— Сам удивлен, — Рома тянет язычок замка вниз, раскрывает молнию и целует меня чуть выше поясницы.

От его неожиданной ласки и теплых губ по позвоночнику пробегает искра и паутиной дрожи пронизывает тело. Платье сползает к ногам, и я медленно через него переступаю. Даю несколько секунд на то, чтобы Рома прекратил выеживаться с поздним ужином, и срываю с дверцы нижнего ящика фартук. Он прикроет лишь лобок и половину бедер, но я не привыкла без него готовить.

— Яичница устроит? — разворачиваюсь к гостям и затягиваю пояс фартука на талии.

Я все же краснею под немигающими пристальными взглядами. Тимур и Рома уже забыли об ужине и глазами пожирают меня.

— Устроит, — глухо отвечает Рома и поднимает взгляд с груди на лицо.

Ох как мне не нравится, что он затягивает процесс капризами. Так сложно использовать меня по прямому назначению? По глазам же вижу, что едва себя сдерживает.

Вскидываю подбородок и шагаю к холодильнику. В гнетущем молчании поджигаю газ, ставлю сковородку и наливаю на нее масла. Чувствую взгляды на спине и попе и краснею густым румянцем. Это очередная подростковая мечта? Или это уже желание взрослого мужчины, у которого голову сносит от вседозволенности.

Разбиваю яйца, отступив от плиты. Не хотелось бы, чтобы на кожу попали брызги раскаленного масла. Тимур и Рома шумно выдыхают. Яйца шкворчат, а я нарезаю тонкими ломтиками хлеб острым ножом, которым можно было потыкать в гостей, но я в тюрьму не хочу. Вот еще свободы лишаться из-за двух наглых извращуг. Или все же… Оборачиваюсь, стискивая нож. С двумя не справлюсь. Тимур и Рома щурятся.

— Какой взгляд, — Тимур обнажает зубы в улыбке.

Отворачиваюсь и откладываю нож. Нет. Я дала согласие на сделку и не буду радовать гостей глупой агрессией в их сторону. Не хочу быть непоследовательной истеричкой. Поздно. После члена Тимура в глотке, ручья слюней и слез мне отбелить честь, которую я продала за двести тысяч долларов.

По очереди моют руки, цепко и пристально наблюдая за каждым моим движением, а я делаю вид, что не стыжусь своей наготы. Пусть смотрят. Хотели получить бесстыдницу? Вот она возится у плиты с деревянной лопаткой и в одном фартуке.

Бесшумно ставлю тарелки с глазуньей перед Ромой и Тимуром, выкладываю вилки и тоже сажусь. С прямой спиной, расправленными плечами. не зажимаюсь, пусть меня смущает моя голая грудь и напряженные соски.

— А ты? — Рома подхватывает вилку.

— А я не голодна, — смотрю на темную точку на обоях, — Тимур меня как следует накормил.

Тимур на секунду оторопев, вздыхает:

— Какая пошлость, Анечка.

— Мне говорить больно, Уваров, — складываю руки на коленях, — это ли не пошлость?

— Я бы предпочел, чтобы ты меня по имени называла.

— Любой каприз за ваши деньги, — пожимаю плечами.

— И давай не будем о деньгах, — Тимур фыркает.

— Почему?

— Потому что, Анечка, это вопрос уже решенный, и я бы хотел насладиться твоим обществом без постоянного напоминания…

— О том, что вы меня купили? — перевожу на него вопросительный взгляд. — Хорошо, я тебя поняла.

— Умница, — ухмыляется и давит желток вилкой. — Схватываешь на лету.

Это странно сидеть голой между двумя мужчинами, которые с большим аппетитом уминают яичницу. И правда, голодные. В голове вспыхивает мысль, что стоило приготовить что-то посытнее, но прикусываю язык, чтобы отрезвить себя болью. Что за глупое желание угодить тем, кто меня за человека не считает?

— Ну, — Тимур отодвигает пустую тарелку и вытирает рот салфеткой, — с яичницей ты тоже справилась на отлично.

Рома встает, одернув полы пиджака, и улыбается:

— Теперь можно взглянуть и на твою спальню, Анюта.

— Боюсь, — я поднимаюсь на ноги, — мне тебя не удивить после кровати Тимура.

Смеется и ловко перекидывает через плечо. Я не успеваю даже охнуть.

— Я сам решу удивляться мне или нет, — хлестко шлепает по попе. — Мы можем и без кровати обойтись.

Глава 24. Свечи

Рома сворачивает к комнате соседки, и сдавленно шепчу:

— Это не моя комната.

— Ты не одна живешь? — удивляется он.

— Нет.

— А с кем?

— С соседкой. Что за глупый вопрос?

— Вдруг с соседом, — Рома шагает через прихожую.

— И этот сосед меня научил меня быть удавом? — зло и ехидно кряхчу я.

— Мы же сошлись на том, что ты просто талантливая девочка, Анют, — примиряюще похлопывает по бедру.

Поскрипывает дверь, и я поднимаю лицо. Тимур нагло заглядывает в комнату соседки.

— Эй!

— Так ее дома нет? — Тимур закрывает дверь.

— Уехала, — цежу сквозь зубы.

— Так нам повезло? — хмыкает Рома и вносит меня в мою скромную комнату.

Вдруг меня пронзает беспокойство, а сняла ли я трусы с батареи? Там такие трусы, которые лучше никому не показывать. Есть у меня особые трусы на особые случаи, когда женский организм решает обновиться. Куплены тайком на рынке очень маленькие деньги. Закрывают попу и радуют удобной ластовицей, на которой крепко и надежно держаться прокладки, но… принт цветочков навевают какую-то старческую тоску.

Рома укладывает меня на кровать и хмурится:

— Что ты такая напряженная?

Делаю вид что смахиваю со лба локон, а сама кошу взгляд на батарею. Висят в аккуратный рядочек. Тимур и Рома не должны увидеть мои трусы, потому что они проникнутся ко мне жалостью, а я этого не хочу. Стерва Одинцова не наденет трусы с рынка, какими бы они ни были удобными.

— Мальчики…

—