С психикой у меня все в порядке. Стало быть, причины этого дискомфорта следует искать во внешнем мире. Что-то происходит. Что-то я делаю не так. Но понимаю это не умом, а чисто интуитивно. Для таких случаев есть простой тест — мысленно перебрать все в сиюминутном окружении, и то, что покажется наиболее противным, и является причиной неприятных ощущений. Самым противным мне показалось вот это ожидание.

«Я бездарно теряю время! — подумалось с раздражением, и, не доискиваясь причин этого утверждения, я завела мотор и двинула отсюда, от осточертевшего мне спортивного комплекса, в город. — И у Базана телефон есть».

Я была рада тому, что уехала оттуда. Действие стимулятора было не вечным, даже не таким продолжительным, как хотелось бы, и уже на полпути к трущобам городской окраины, в глубине которых стоял домишко Базана, я почувствовала усиливающуюся ломоту в теле и утомление, заставляющее щуриться, чтобы сохранить остроту зрения. Дело можно было поправить, проглотив еще одну капсулу снадобья, но я по опыту знала, что с этим лучше не перебарщивать, последствия могут быть неприятными, тем более если есть возможность обойтись другими средствами. Традиционными.

Артемия дома не оказалось. Благословляя это обстоятельство, вспомнив пословицу «что бог ни делает — все к лучшему», я оставила машину у забора его двора и налегке поспешила к магазину, потому что чувствовала сейчас самый настоящий голод, когда ломоть ржаного хлеба, политый подсолнечным маслом и слегка присоленный, представляется деликатесом. Особенно, если его мелконарезанным чесночком посыпать.

В этих краях я была не впервые, и выйти по неровным улочкам с покосившимся штакетником и обветшалыми деревянными домишками за ними к магазину — с виду такому же облезлому, было не трудно.

Заниматься стряпней, хоть и является это для меня одной из жизненных радостей, времени не было. А если и было, то следовало употребить его на отдых, пусть даже самый короткий. Исходя из этого я и выбирала продукты.

Дома Артемия по-прежнему не было. Ну да я считаюсь здесь своим человеком. Настолько своим, что знаю, где, под какой доской лежат запасные ключи и как открывается хитрый, переделанный Артюхой на свой, секретный лад, замок на входной двери.

Я всегда поражалась чистоте и порядку, царящими в бедном, но зато многокомнатном жилье бывшего капитана разведки с богатым опытом загранработы, бывшего казанского бомжа, одноногого калеки Артемия Витальевича Базанова. Все всегда у него на своих местах.

Разувшись, я прошла в кухню и, оставив сумку с продуктами на столе, отправилась в обход комнат, надеясь найти что-нибудь, способное подсказать, когда вернется хозяин. Где он сейчас, я знала. Оставив меня, Суров должен был связаться с Артемием и вызвать его на экстренную встречу. Не скажу про деньги, но затребованной мною пластиковой взрывчатки и детонаторов у Базана вполне могло и не быть. Суров же сюда сам никогда не приедет. Зачем ему светиться перед соседями?

На подоконнике, возле телефона, хорошо заметный с любого места в комнате, лежал придавленный фаянсовой кружкой с отбитой ручкой лист бумаги.

«Пошел подзарядиться от грозовых разрядов. Скоро буду. Пишу для тебя, большая черная кошка папаши Редьярда. Займись пока чем-нибудь приятным».

Я улыбалась, держа в руках это послание, написанное на листе, вырванном из ученической, в клеточку, тетрадки. Старина Базан! Конспирация с доброй усмешкой вполне в его духе. Нет чтобы написать просто: «Юля, я у Сурова, скоро вернусь». Каким посторонним может попасться на глаза этот текст здесь, в его халупе? Нет, без прозрачных намеков на Грома и Багиру бывшему капитану разведки писать было бы неинтересно.

Довольная запиской, я вернулась на кухню — распаковывать полуфабрикаты, варить, разогревать, резать и кипятить. И все из расчета на двух по-настоящему проголодавшихся человек. Пельмени, колбаса, хлеб, лук, масло, майонез… Сахар и чай у Артюхи есть всегда. Очень хотелось мне закончить приготовление обеда до возвращения хозяина.

Управилась я вовремя. Услышав мягкий удар затворившейся входной двери, свалила пельмени в кастрюлю с кипящим бульоном, помешала и занялась раскладыванием по тарелкам всего, что удалось сотворить из продуктов, которые были в моем распоряжении.

Доносившиеся из прихожей междометия и восклицания выражали восхищение. Звуки, естественные для вошедшего в дом здорового голодного мужчины.

— Ю-улька! — промычал Артемий, появляясь в дверях кухни. — Ю-уленька, куда я попал, е-мое!

— В райские кущи! — ответила я без ложной скромности.

— Воистину! — с готовностью подхватил он. — Мусульманский рай. Много вкусной еды, напитки и прекрасные женщины. Пери!

Он сиял всем своим добродушным красным лицом, и седые вьющиеся патлы над ним стояли дыбом.

— Мой руки и садись к столу! — скомандовала я.

— Ага! — воскликнул он возмущенно, глухо стукнув костылями об пол. — Мыть? Что ты! Не раздеваясь, даже не оббив с подошв дорожную грязь, я брошусь к очагу, зароюсь ликом в горячую снедь и буду грызть, жевать и чавкать, урча от удовольствия, как дикий зверь. И горе тому, кто осмелится прервать мою трапезу!

Базан, во исполнение угрозы, двинулся было к столу и плите, но я посмела-таки остановить его и жестом и словом:

— Ты, троглодит! Не вздумай соваться в кастрюлю с кипятком, особенно ликом. Уши пельменями станут.

Артюха мотался на костылях по кухне, задевая меня почти при каждом шаге, осмотрел все с радостным удивлением и, шумно втянув воздух, остановился на прежнем месте — в дверях.

— Нет слов, Юльк, — оценил он мои старания без словоблудия. — Когда есть сядем?

Разве после таких слов повернется язык сказать, что я голодна больше него?

Пельмени были готовы, без экономии и мыслей о вреде переедания разложены в глубокие тарелки, залиты бульоном и приправлены жареным луком и майонезом. В кастрюле осталось еще изрядное их количество.

— Жаль, у тебя собаки нет, — сказала я, любуясь Артемием, который, полуприкрыв глаза, с наслаждением водил носом над тарелкой со вздымающимся над ней паром. — Это хранению не подлежит, — помешала поварешкой в кастрюле. — Придется выбрасывать.

— Ща-ас! — взревел он возмущенно. — Выбрасывать! Оставь кастрюлю в покое, она — моя! Пусть остывает. Эх, Юленька… — вздохнул он и взялся за ложку, а я вспомнила короткий рассказ Грома о том, как он разыскал Артемия в казанском приемнике-распределителе для бродяг осенью прошлого года.

После калининградского госпиталя, из которого Артемий Витальевич Базанов вышел на костылях и с одной штаниной, заправленной за пояс армейских брюк, начальство пожало ему руки, похлопало по плечам изувеченного капитана, вручило ему денежную помощь вместе с окладами, положенными по закону, пакет документов и благословило на гражданское существование. Жить Артемий Витальевич отправился в свою родную Казань, где, однако, не было у этого армейского бродяги ни детей, ни плетей и ни единой родственной души. Одни воспоминания, но зато самые светлые. Жить в Казани оказалось негде, не с кем и, когда кончились деньги, не на что. Одноногий, без гражданской специальности, волкодав оказался не нужным даже бандитам. Начались подвалы, чердаки, склепы на мусульманском кладбище и, поневоле, компания опустившихся пропойц, бездельников и таких же, как он, калек-неудачников. Поздней осенью Артемий явился в военкомат, чтобы отдать на хранение документы, и его, сильно простуженного, пристроили, сжалившись, в приемник-распределитель, отогреться и поправиться на казенных харчах. Там и нашел его Гром, забрал и перевез в Тарасов, как высадил на поле деятельности своей, тогда еще только входившей в силу, группы. Опытный Базан занял в ней свое место и вскоре стал на нем незаменимым.