— Куда вы нас тащите? — упираясь, захныкали сестры.

— К Волшебнице, объясняться. Она ограбила меня, и я беру вас в свидетели.

— Мы не хотим в свидетели! — запротестовала Золушкина мачеха.

— Не хотим! — подхватили девицы. — Волшебница рассердится и превратит нас во что-нибудь нехорошее.

Но Людоед, не слушая, волок их за собой, и вскоре они достигли жилища Волшебницы.

Большая комната тонула в полумраке. Обставленная богато, несколько старомодно, она выглядела уютной, но запущенной. Мягкая мебель, по-видимому, давно уже не выколачивалась, полы не натирались, безделушки, в изобилии расставленные повсюду, все были с каким-нибудь изъяном. Стеклянные, фарфоровые, деревянные, глиняные овечки, пастухи, собачки, девочки кувыркались, играли на свирелях, прыгали, паслись, собирали цветы, не подозревая о своих увечьях.

Сама Волшебница, утопая в мягком кресле, раскладывала пасьянс на круглом столе при мерцании свечей в медных старинных шандалах. Время от времени Волшебница поглядывала на большой таз, стоявший на треножнике. В тазу кипело варенье.

Надо сказать, что Волшебница в книжке считалась доброй. Когда-то это было действительно так, но годы изменили характер Волшебницы.

Было время, когда она, как и полагалось по ее званию, интересовалась жизнью всех обитателей книжки, вмешивалась в их дела, вступалась за обиженных, поддерживала беззащитных и обездоленных. Редко бывая дома, она являлась внезапно то тут, то там, никогда не расставаясь со своей волшебной палочкой и не стесняясь пускала ее в ход на страх обидчикам и на пользу обиженным.

С годами Волшебница стала все чаще и чаще засиживаться в кресле, тогда как раньше она позволяла себе только изредка вздремнуть в нем полчасика в промежутке между важными делами.

Постепенно Волшебница пристрастилась к картам и часами просиживала, раскладывая пасьянс и прихлебывая чай с вареньем, которого она запасала целые пуды. Дела она забросила, перестала выходить из дому и стала равнодушна ко всему, кроме своей особы. Свой покой она ценила теперь превыше всего. Тот, кто помешал бы ей разложить пасьянс или нарушил ее послеобеденный сон, мог считать себя ее заклятым врагом.

Все эти перемены не замедлили сказаться на внешности Волшебницы. Она располнела, у нее появился двойной подбородок, глаза заплыли жиром и стали маленькими, их окружила сеть мелких морщин, уголки рта опустились, одним словом, разрушение сделало свое дело. Время, по-видимому, не щадит и Волшебниц.

Эти перемены очень огорчали Волшебницу, и поэтому она давно уже никому не показывалась без вуали. Только в те часы, когда ворота были заперты на засов, а дверь — на ключ, Волшебница снимала колпак с вуалью и вешала его на гвоздик.

Так было и сегодня. Наслаждаясь покоем, растолстевшая Волшебница раскладывала пасьянс, прихлебывая чай и время от времени помешивая в тазу с вареньем своей волшебной палочкой. Делала это она, кстати сказать, напрасно. С волшебными предметами надо обращаться бережно и применять их только по назначению, иначе они портятся. Пренебрегая этими правилами, Волшебница варила варенье, напевая песенку:

Раздался страшный грохот. Безделушки попадали на пол. Таз с вареньем подпрыгнул на треножнике. Дверь распахнулась, и на пороге появился Людоед, таща за собой упирающихся мачеху с дочерьми.

— Ага! Застали! — загремел Людоед.

Волшебница вскочила с кресла.

— Как вы проникли сюда? — спросила она, возмущенная неожиданным вторжением.

— Хо-хо! — нахально ответил Людоед. — Не было еще ворот и дверей, которые устояли бы под натиском Людоеда. Мы явились сюда…

— Не вовремя, — оборвала его Волшебница. — Я не одета. — И она поспешила нахлобучить на голову колпак и скрыть лицо под вуалью.

— Не одета! — передразнил Людоед. — Все знают, отчего вы никому не показываетесь с открытым лицом. Морщины скрываете!

— Какая дерзость! — крикнула Волшебница, чуть не плача от обиды.

— А не дерзость, по-вашему, до того околдовать беззащитную женщину, мою жену, что она своими руками отдала девять штук мальчишек, которых откармливала для нашей семьи?!

Волшебница вытаращила глаза.

— Что?! — переспросила она.

— То, что вы слышите! — продолжал Людоед. — Вы обездолили целую семью! Попросту говоря — ограбили! И вот свидетели! — И он указал на своих спутниц, которые, прячась друг, за другом, всячески норовили не попасться на глаза Волшебнице.

— Мы тут ни при чем! — пискнули сестры.

— Ни при чем! — подтвердила мачеха. — И пожалуйста, отпустите нас! Мы опаздываем на бал. Подобный случай не повторится!

— Никто не выйдет отсюда, — гаркнул Людоед, — пока эта злодейка не признает своей вины и не расколдует все обратно.

— Вы, очевидно, не совсем здоровы, — холодно сказала Волшебница. — Иначе я не унизилась бы до оправданий. Заверяю вас — это недоразумение. Я никогда не вмешиваюсь в чужие сказки.

— Ложь! — раздался ангельский голос и…

…потрясая зонтиком, в комнату ворвалась Людоедиха.

Людоед попятился.

— Это… это видение… — пробормотал он.

Видение приблизилось к нему.

— Мой друг, — сказало оно, приглаживая его растрепанные усы, — все ясно. Ты околдован. Иначе ты не отдал бы этой… особе… — Людоедиха сверкнула глазами на Волшебницу, — девять штук мальчишек!

— Я отдал? — взревел Людоед. — Я? Я? Нет, ты! Людоедиха бросилась считать мужу пульс.

— Раз… два… десять… сто… сто пятьдесят… — бормотала она. — Тысяча!!! — крикнула она в ужасе, и, от швырнув руку Людоеда, схватила зонтик и замахнулась им на Волшебницу. — Вот до чего довели безобидного семьянина ваши адские козни!

Это было уже слишком.

Волшебница подняла руку. Зонтик исчез из руки Людоедихи и вылетел в окно. Тогда она в ярости смела со стола все карты. Они веером разлетелись по полу. Королевы, дамы, валеты захихикали и показали Людоедихе длинные розовые языки. Через секунду вся колода лежала на столе.

Людоедиха заметалась по комнате, круша все, что попадалось ей под руку. Толкнула треножник, пошвыряла на пол уцелевшие на полках безделушки, флаконы, чашки, опрокинула на пол таз с вареньем.