непреодолимое расстояние в тридцать лет. Весьма кстати ему пришли в голову слова Т. С. Тейлора о том, что нет расстояния более смехотворного, чем тридцать лет. Тут он представил себе их обнаженные тела и то, как ей была бы смешна его старость, и это ему тоже помогло. И, оправившись, он продолжал:

– Читая Pauvre Dido, я время от времени нахожу в ней мысли, полезные для человечества.

– И заносите их в картотеку.

– И заношу их в картотеку, или их переписываешь ты. Например… – Он раскрыл книгу и перелистал множество страниц, пока наконец не нашел того, что искал. – Перевожу, – предупредил он и откашлялся, чтобы прочистить горло. – «„Так велика моя любовь к тебе, царица, что я желаю взять тебя в жены, – сказал царевич. – А если я тебе не люб, то раздроблю кулаком твои зубы и исколю твою печень кинжалом. И если от тебя, моя любовь, останется хоть что-нибудь еще, я буду воевать с тобой до самой смерти“. Знай же, о человек, что между любовью и ненавистью есть только один тонкий слой, тончайший, как кожа. И посему Дидона, которой и без того все было ясно, разожгла похоронный костер и вонзила кинжал себе в живот».

Несколько секунд они молчали. Потом сеньор Адриа расстроенно добавил:

– Я не сумел перевести тебе его слова александрийскими стихами… – И немного приободрился: – Неведомая мудрость, заключенная в этом отрывке, содержание которого известно любому, ибо источником вдохновения для него послужила «Энеида», таится не в том, чтобы воскресить для нас страдания бедной Дидоны, отчаявшейся после отъезда Энея, а в незаметном «которой и без того все было ясно». Дидона, новая Ариадна, снова навеки обманута, потому что судьба добросердечной женщины состоит в том, что она беспрестанно позволяет пронырливому самцу обвести себя вокруг пальца. Теперь ясно?

– Нет.

Беседа прервалась страниц на пять, а девушка все сидела с раскрытым ртом. Потом недоверчиво покачала головой:

– Не верю.

– Чему не веришь?

– Что вы тратите целое состояние на поиск перлов типа «которой и без того все было ясно». Иногда и веселее, и полезнее в кино сходить.

– С женихом.

– Познавательнее смотреть телевизор, чем искать «которой и без того все было ясно» в книге в пятьсот страниц.

Они снова умолкли. Как же он раньше не замечал, какая Виктория красивая женщина? Сейчас она немного рассердилась и снова напомнила ему печальную Андромаху[37]. И снова тишина. Дочь Ээтиона глубоко вздохнула, и ему пригрезилось скорое и неизбежное объяснение в любви.

– А вы, – добавила Виктория почти с упреком, – еще и говорите, что литература в вашей коллекции посредственная.

– Да, в большинстве своем. И неизвестная. И может быть, ничьи глаза не уделили ей достаточно внимания, чтобы отыскать в ней великую правду. Кому-нибудь да нужно этим заняться.

Величественная супруга Гектора поднялась с места, очень женственным движением оправила на себе библиотечный халатик, и сердце его впервые екнуло в груди. Уставив руки в боки, она спросила, несколько задорно:

– Что это вообще такое за неведомая мудрость?

– Возможно, этого тебе пока что не понять.

Андромаха не сдалась: с истинно царской гордостью она обмерила Пирра взглядом и бесцеремонно заявила:

– Все дело не в поисках неведомой мудрости.

Больной замер. Осмелиться ли ей противоречить? Она уверенно продолжала:

– Вы читаете эти книги, потому что у вас сердце разрывается оттого, что никто их больше не читает. Вы не выносите забвения, и вам жаль забытых людей.

Он не ответил. Андромаха разгадала его сокровенную тайну с такой же легкостью, с какой Белисарио вырвал сердце из груди поверженного врага в Oro en ramas[38] Переса Харамильо (Буэнос-Айрес, 1931).

– Вам бы хотелось воскресить их силой чтения.

Не дав ему откликнуться, она сказала, что идет готовить чай, и вышла из комнаты. Сеньор Адриа похлопал себя по груди, чтобы убедиться, что из нее не выскочило сердце. И обреченно заключил, что в отсутствие Андромахи Троя неотвратимо скрылась во тьме.

Сидя на кухне, Виктория кипятила воду на медленном огне, перебирая в голове обрывки разговора и многие другие вещи, о которых она с каждым днем задумывалась все глубже, да, они уже начинали бороздить ее молодую, нежнейшую, тонкую кожу, хотя Тони этого пока и не замечал. Тут, как эхо Роландова рога, издали донеслись до нее слова:

– Это еще вопрос стиля, слышишь?

Так кричал ей сеньор Адриа, из-за далеких гор, хриплым от ангины голосом. Виктория направилась к нему в комнату в некотором волнении. Впервые она почти физически почувствовала, что, проходя по коридору вдоль полок, посвященных ФРАНЦУЗСКОМУ ТЕАТРУ XVIII ВЕКА, приближается к его спальне, потому что он тянет за соединяющую их невидимую нить, как Тезей возвращался в укрытие к Ариадне после победы над минотавром.

– В каком смысле вопрос стиля? – И над ложем больного вновь засияло солнце.

– Я имею в виду, что многое зависит от стиля. – Он взмахнул рукой. – Если произведение хорошо написано, между его строк живет создавший его человек.

Она не совсем поняла, что это значит, но образ произвел на нее впечатление. Словно читая ее мысли, сеньор Адриа продолжал:

– Это вовсе не образ, так оно и есть на самом деле: в стиле живет душа. Хорошо написанную книгу невозможно забыть. Я люблю тебя.

– Простите?

– Такие затертые слова, как «я люблю тебя», могут быть частью души, если искусно вписать их в стилистически верный и продуманный контекст. Видишь? Я люблю тебя.

– Конечно, но если эти слова ни с чем не связаны…

– Ты права: нужно рассматривать их в связи с тем, что их окружает… Сейчас поймешь: скажи их ты.

– Я тебя люблю.

И сеньор Адриа растаял, кровь застыла в его жилах от восторга, и мощный электрический разряд пронзил его память, потрясая до мозга костей. Сокрушенная Андромаха призналась ему в любви. Тут засвистел чайник, и они очнулись. Она встала с кровати, а он протянул к ней руку, будто Эней, словно говоря, да-да, конечно, гаси огонь, горящий там, не тот огонь, что у меня пылает в сердце.

Дидона вышла из спальни в некоторой растерянности. Выходит, это было признание в любви?

Сеньор Адриа лежал в кровати, прислушиваясь к звукам, доносящимся из кухни, пытаясь угадать по ним, чем занято его божество, коря себя за трусость, за то, что не способен взять ее за руку, привлечь к себе в постель и, обнаженную, ласкать, следуя примеру Игнациуса, который так и сделал с Лаурой в Laura und Ignatius[39] Лоттара Мартина Грасса (Мюнстер, 1888).

– И вовсе я не трус. Просто у нее есть парень, – проговорил он вслух, чтобы проверить, как это