Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он легко поворачивает меня, прижимая к своей груди в удушающе-крепких объятиях. Я чувствую, как моя голова падает вперед и ударяется о грудь, а из глаз текут слезы.
Вот каково это — быть сломленным. Он сломал меня. Он побеждает.
— Поздравляю, мама-медведица, — говорит он, смывая соленую воду с моих щек. Он заправляет выбившиеся волосы мне за ухо и наклоняется ближе. — Похоже, мы в этой истории надолго. Вместе.
Он хихикает, и последняя крупица надежды, осмелившаяся жить во мне, мерцает, как свеча на ветру, колеблется и, наконец, угасает.
Глава 14
Есть вещи хуже смерти.
Но нет ничего хуже, чем погрузиться в смерть, позволить этому оцепенелому блаженству погрузиться в тяжелые кости, пригласить это небытие занять место печали и боли.
Только для того, чтобы его вернули, вытащили из ада, воскресили.
Есть вещи хуже смерти.
И теперь я знаю их все.
Глава 15
Когда я просыпаюсь, мои конечности кажутся залитыми мокрым бетоном. Быстросхватывающийся материал, который начинает сохнуть, как только его наливают, и мне приходится с трудом двигаться.
Все ощущается по-другому. Во рту у меня невероятно пересохло, наверное, из-за героина, а то, что подо мной, кажется мягким, теплым и совершенно чужеродным.
Я снова чувствую запах тех же самых острых цветов, лилий смерти, которые Дорнан приносил мне всего несколько дней назад, и резкий аромат наконец выводит меня из полусна. Я открываю глаза, и свет ослепляет. Съеживаюсь, снова закрываю их, мои тяжелые руки закрывают глаза, чтобы не дать пронзительному свету обжечь меня.
Солнечный свет.
В моем маленьком подземелье ужасов нет окон. Там нет солнечного света.
Где я?
Я снова заставляю глаза открыться и терпеливо жду, пока из них текут слезы, и приспосабливаюсь, насколько могу, к постороннему источнику света. Я так долго находилась в этой сырой маленькой дыре, что даже не знаю, когда в последний раз видела солнце. Сколько бы времени не прошло, казалось, что это навсегда.
Я медленно сажусь, осознавая, что нахожусь в комнате Дорнана, на втором этаже особняка Эмилио в Тихуане. Но почему? Как?
У меня урчит в животе, и все врезается в меня, как гребаный товарный поезд.
«Разве мне не повезло, что я уже давно проник в тебя?»
Нет.
Это не может быть правдой.
Но это реально. Он никогда не лгал мне. Ему не нужно было этого делать. Я беременна. Я едва могу думать об этих словах в своей голове, они звучат так разрушительно.
«Я уже проник в тебя».
Я слезаю с кровати, щурясь и открывая глаза ровно настолько, чтобы пройти в ванную, ту самую ванную, где я взорвала те бомбы несколько месяцев назад. Не ела с тех пор, как меня в последний раз рвало, и когда наклоняюсь над унитазом, из моего тела выходит жгучая желтая желчь, с неизящным плеском ударяя в воду в унитазе.
Иисус Христос. Если я действительно беременна — а я думаю, что так и должно быть — ребенок ни за что не сможет пережить все, что Дорнан сделал со мной. Избиения, голод, изнасилования, наркотики. Это слишком тяжело для любого человека.
Но я все еще жива, несмотря на все это. Так что я не знаю. Сможет ли ребенок выжить в этом аду?
Закончив, я отрываю кусок туалетной бумаги и вытираю рот, а затем сморкаюсь. Все, что я могу чувствовать по запаху и вкусу, это чертова рвота. Я выбрасываю туалетную бумагу и смываю ее, затем сосредотачиваю внимание на зубной пасте, лежащей на туалетном столике. Да. Мне невыносимо думать о том, сколько времени прошло с тех пор, как я чистила зубы. Думаю, это было в доме Джейса. Какая гадость.
Я нигде не могу найти зубную щетку, поэтому выдавливаю каплю белой пасты на кончик пальца и втираю ее в зубы и десна. Полощу рот, но все равно нехорошо, поэтому повторяю это действие несколько раз, пока язык не начинает гореть мятной свежестью. Я мельком вижу себя в зеркале, которое висит над раковиной. Круги черные, как ночь, под моими налитыми кровью зелеными глазами. За три месяца волосы отросли, и я опять стала блондинкой. Тусклая плоть, обтянувшая выступающие скулы, и тогда я отвожу взгляд. Похожа на гребаного военнопленного; такая худая. И я должна быть беременна? Это не может быть реальностью. Ничто не могло пережить то, что делали со мной все это время.
Смотрю вниз и замечаю, что инородный материал прикасается к моей коже. Понимаю, что меня кто-то переодел. Когда я потеряла сознание, на мне были старые испачканные спортивные штаны и мешковатая футболка, но теперь я одета в черную шелковую ночную рубашку с черной кружевной отделкой, которая доходит мне до колен. Какого черта?
Мысль о том, что Дорнан одевает меня как куклу, тревожит едва ли не больше, чем мысль о том, что я могу быть беременна.
И тут я вижу белые упаковки, сложенные на подоконнике рядом с туалетом. Тесты на беременность. Пять из них. Оставил там, чтобы подразнить меня.
Ублюдок.
Моя рука почти тянется схватить один, разорвать упаковку и пописать на него, но я сопротивляюсь. Я не играю с ним в эти чертовы игры разума. Возможно, я беременна. Может быть, это не так. Но сейчас я почти мертва, и это беспокоит меня больше.
Я снова открываю кран, брызгая водой себе в лицо. Замираю, когда слышу движение в спальне, и медленно выключаю воду, промокая лицо полотенцем. Все еще держа полотенце перед собой, я медленно выхожу из комнаты и, когда вижу широкие плечи и темные волосы мужчины, сидящего в плетеном кресле в углу комнаты, замираю. Дорнан?
Нет.
Он поворачивается, и я задыхаюсь.
— Джейсон? — шепчу я.
Разворачивается со стула и быстро преодолевает расстояние между нами, оказываясь передо мной на расстоянии вытянутой руки.
Он выглядит странно. Что-то не так.
— Я ждал, когда ты проснешься, — холодно говорит он.
Мой рот отвисает от шока, и я даже не вижу, как его рука летит к моей щеке, пока не становится уже слишком поздно.
Моя голова откидывается назад, и я спотыкаюсь на ногах, пятясь назад, но умудряясь не упасть. Я отступаю назад, когда он приближается, пока мои ноги не касаются кровати.
— Что ты делаешь? — плачу я,