многому надо разучиться. Средневековое знание, это ведь гандикап, понимаешь.

Я положил на стойку свою лицензию.

— Ты могла бы получить такую же, — сказал я.

Она сняла очки. Глаза были такие же поразительные.

— Это мое последнее дело, Женевьева. Я нашёл убийцу и спас девушку. Прощание было долгим, но оно закончилось. Я повстречал собственных убийц, тех, что в бутылках и мягких пачках по двадцать штук. Вскоре они меня прикончат и я засну долгим сном. Больше для людей я не смогу сделать ничего. Таких, как Ракель, скоро будет целая тьма. Деток из замка в пустыне. Покупателей наш бармен ожидает уже на следующей неделе. Сопляков, попавших в паутину Уинтона. Некоторые будут нуждаться в тебе. И некоторые станут настоящими вайперами, что значит, другие люди будут в тебе нуждаться, чтобы защитить их от всего худшего, что они могут понаделать. Ты хороша, моя милая. Ты сможешь хорошо работать. Я закончил своё выступление. Это конец.

Она макнула кончик пальца в своей бокал охлаждённой крови и, задумавшись, облизала его.

— Наверное, это хорошая мысль, детектив.

И я выпил в её честь.

Конец.

Перевод: Евгений Гужов

Энн Райс

Хозяин Рэмплинг-гейта

Anne Rice, The Master of Rampling Gate, 1984

Весна 1888 года.

Рэмплинг-гейт. На старинных изображениях он казался нам предельно реальным — вставал, точно сказочный замок над тёмной лесной чащей. Путаница печных труб и водостоков между двумя огромными башнями, серые каменные стены, густо поросшие плющом, миллионы окон, в которых отражаются проплывающие облака.

Но почему отец никогда не брал нас сюда? И почему, уже на смертном одре, он велел моему брату сровнять Рэмплинг-гейт с землёй, разнести до основания?

— Мне следовало самому сделать это, Ричард, — сказал тогда отец, — но я родился в этом доме и мой отец тоже, и его дед. Перелагаю этот долг на тебя, мой сын. Над тобой Рэмплинг-гейт не властен, так покончи же с ним.

Поэтому неудивительно, что не прошло и двух месяцев с похорон, как, послушные отцовской воле, мы с Ричардом ехали поездом на юг Англии, в таинственный дом, который четыре сотни лет высился над деревушкой Рэмплинг. Отец понял бы нас, ибо как могли мы разрушить старый дом, который ни разу в жизни не видели въяве, лишь на картинах?

Но вот поезд уже несёт нас за пределы Лондона, а мы всё ещё не приняли решение — лишь изнываем от волнения и любопытства.

Ричард только-только окончил курс в Оксфорде. Я уже два сезона как выезжала в свет и имела пусть скромный, но успех. Правда, я всё равно до сих пор предпочитала бурным балам всю ночь напролёт свои радости, тихие и уединённые, — например, сидеть за дневником у себя в комнате, сочинять стихи и разные истории, но мне удавалось скрывать свои увлечения. Хотя мы с Ричардом ещё совсем крошками потеряли мать, отец ничего для нас не жалел. Но беспечные детство и юность позади, и теперь нам придётся стать взрослыми, независимыми и самостоятельными.

Вечером накануне отъезда мы извлекли все изображения Рэмплинг-гейта — картины, гравюры, дагерротипы — и робко, вполголоса вспоминали тот вечер, когда отец поснимал их со стен.

Мне тогда было не больше шести, а Ричарду едва исполнилось восемь и всё же мы вполне отчётливо помнили то странное происшествие на вокзале Виктории, которое вызвало у отца, обычно столь спокойного, бурю гнева. Мы отправились на вокзал после ужина, проводить школьного товарища Ричарда и там, на перроне, отец внезапно увидел лицо какого-то молодого человека, промелькнувшее в освещённом окне поезда. Я тоже рассмотрела этого незнакомца и помню его по сей день. Красавец с пышными тёмными волосами, он смотрел на отца чёрными глазами и взгляд его был исполнен глубочайшей печали. Под его взглядом отец отшатнулся, прошептав: «О ужас, о невыразимый ужас!», а мы с братцем так напугались, что не могли проронить ни звука.

Позже, тем же вечером, между отцом и матерью разгорелась ссора и мы с Ричардом тайком выбрались каждый из своей комнаты, чтобы подслушать, в чём дело.

— Как он посмел явиться в Лондон! — задыхаясь от гнева, твердил отец — Или ему недостаточно безраздельной власти над Рэмплинг-гейтом?

Нам, детям, смысл отцовских слов был тёмен, и мы долго гадали, что же он имел в виду и кто был тот прекрасный незнакомец с печальным взором, и как мог он считаться хозяином дома, принадлежавшего нашему отцу, старой усадьбы, куда наша семья никогда не ездила, вверив Рэмплинг-гейт заботам дряхлой слепой экономки.

Однако теперь, когда мы снова увидели изображения Рэмплинг-гейта, думать об отцовской ярости было слишком страшно, а о самом доме — слишком волнительно. Я прихватила с собой дневник и рукописи, ибо надеялась, что, быть может, в меланхолической и изысканной атмосфере Рэмплинг-гейта обрету вдохновение, необходимое для очередной истории, которую как раз начала сочинять.

И всё же в нашем волнении мне чудилось нечто едва ли не беззаконное. Память вновь воскрешала передо мной незнакомца в чёрном плаще и алом шерстяном шарфе. Бледное лицо его было, как тонкий фарфор. Как странно, что спустя столько лет я вижу его, точно наяву. И, вспомнив ту мимолётную встречу, я внезапно осознала: именно незнакомец стал для меня идеалом мужской красоты, в котором я за всё это время ни разу не усомнилась. Мой идеал, а отца он так разгневал… Немудрено, что меня грызла совесть.

Близился вечер, когда ветхая коляска поднялась в гору от железнодорожной станции и мы впервые увидели дом. По розоватому небу плыли облака, окаймлённые золотистым сиянием и последние солнечные лучи расплавленным золотом отливали в верхних окнах дома, играли в мелких стеклах, забранных свинцовыми переплётами.

Какой он огромный! Даже слишком! И величественный! — удивлённо прошептала я. — Подумать только, всё это теперь наше!

Ричард легонько поцеловал меня в щёку.

Коляска едва тащилась и у меня возникло жгучее желание спрыгнуть наземь и побежать к дому, чтобы эти башни приблизились и нависли у меня над головой как можно быстрее. Но старая кляча, запряжённая в коляску, прибавила шагу.

У массивных входных дверей нас встретила согбенная и слепая экономка, миссис Блессингтон и ввела в просторный холл, где от наших гулких шагов по мраморным плитам под высоким потолком разлетелось гулкое эхо. Поражённые, притихшие, мы рассматривали длинный дубовый стол, резные стулья и мрачные гобелены, слабо колыхавшиеся на сквозняке. На всё это сквозь окна падали пыльные полотнища закатного света.

— Ричард, да это же заколдованный замок! — восторженно воскликнула я.

Миссис Блессингтон