потому что так делали все дети, но подарить их мне было некому. Короче, я подумала, вы ведь помогаете всем матерям, ну и… черт. Очень тупо, да?

Ханна потеряет дар речи, поэтому между ними встанет Тесс и скажет:

– Нет, Ана. Это не тупо. Это очень круто. Ты потрясающая!

Ана будет смотреть в одну сторону, Ханна в другую, и никто из них не будет знать, куда девать все то, что они незаметно таскали на себе всю свою жизнь. Поэтому обе обрадуются, когда из больницы, что в двух шагах от училища, кто-то громко возмутится:

– Его надо убрать! Он мешает скорым!

Это будет одна из медсестер, чем-то похожая на Ханну, – разъяренная, как целый пчелиный улей. Потому что у входа в больницу стоит грузовик с прицепом. Водителя госпитализировали с острым аппендицитом. Он приехал сам – какое такси, ему что, деньги девать некуда? – но припарковать грузовик как следует не смог: доехав до больницы, он вывалился из кабины от усталости и боли. И машина так и осталась стоять у входа. Охранник в ответ на крики медсестры только скажет:

– А я-то что. Я не умею водить грузовик с прицепом! Да вы спятили, наверное! Кто это вообще умеет?

Тогда Ана выйдет вперед и скажет:

– Я.

Охранник, мужчина в расцвете сил, но с увядающей шевелюрой, презрительно обернется:

– ТЫ? Грузовик с прицепом?

Ана невозмутимо пожмет плечами.

– Моя дочь умеет водить все, что угодно. Дайте ей ключи, – решительно распорядится отец, стоящий у нее за спиной.

Охранник, поначалу недоверчиво почесывавший подбородок, раскроет рот от изумления. Ханна и Тесс, стоящие рядом, тоже в жизни не видели, чтобы кто-нибудь задним ходом парковал грузовик с прицепом. Когда Ана спрыгнет на землю, охранник выкрикнет комплимент в ее адрес, но его слова потонут в грохоте. Воздух задрожит, загремит, затрещит, и по всем газонам прокатится что-то вроде ударной волны. Ана посмотрит вверх, а потом подбежит к Ханне и, дергая ее за рукав, закричит:

– Ханна! А где надо учиться, чтобы управлять ТАКИМ?

Ханна взглянет на санитарный вертолет и улыбнется. Он летает туда, где кто-то попал в беду, туда, где кто-то ранен и зовет на помощь, в такие места, куда никому, кроме него, не добраться. Куда, кроме него, никто и сунуться не посмеет. Если придется, в самое пекло.

* * *

Мая вырастет и будет петь для тысяч людей на сотне арен, но главным образом она будет петь для себя и для своих лучших друзей детства. Однажды они поднимутся с Аной на вертолете высоко в небо. И возьмут с собой девочек – тех, какими они когда-то были, двух хохочущих девчонок, которых им бы так хотелось защитить. Они заберут их из леса и спрячут за пазухой. Застучат лопасти, и они полетят над землей. Высоко и свободно.

Всего однажды, через десять лет после изнасилования, Мая увидит Кевина. Ее гастрольный автобус будет стоять на парковке у стадиона. Кевин с женой выйдет из супермаркета. Они сядут в маленькую ржавую машину, и он, начав сдавать задом, обернется и увидит Маю. Он набрал в весе, изменился, выглядел мягче и неувереннее. Его жена ждала ребенка. Ее рука покоилась на его руке, женщина казалась счастливой. Он выстроил себе целую новую жизнь. Было ли у него на это право?

Мая поймает его взгляд. В ужасе он резко затормозит. Для Маи этот миг будет длиться несколько секунд, для него он не кончится никогда. Мая просто пойдет дальше, к стадиону, где ей предстоит выступить вечером.

– Кто это? – спросит басист, поджидающий ее неподалеку.

– Никто, – ответит она, нисколько не покривив душой.

Она не простила и не забыла, но она не прибегнет к насилию лишь потому, что сможет. Она не станет разрушать жизнь Кевина, хотя он и заслужил. Она пощадит его.

Жена Кевина спросит, кто эта женщина. Задыхаясь от страха, Кевин будет хватать ртом воздух, но гнет лжи так велик и непосилен, что в конце концов он шепотом расскажет правду. Все, от начала и до конца. Действительность, которой он окружил себя с той самой ночи в Бьорнстаде, распадется. Он потеряет все.

Можно ли простить его? Можно ли ему жить дальше?

Пусть об этом спорят другие люди. Мая уже успеет взлететь высоко надо всем миром.

* * *

Придет весна, и придет лето. Будет это почти невыносимо. Но потом придет осень, короткая, как мгновение ока, а потом снова накатит зима. Жизнь не продолжается, она начинается заново, все снова становится возможным. Может произойти все что угодно, все самое лучшее, все самое прекрасное, самые великие приключения на земле.

Рано-рано утром вахтер откроет ледовый дворец и включит свет. Выходя на лед, Алисия кажется такой одинокой и маленькой, только это не так, теперь она больше всех и уже никогда не будет одна. Выйдя в центр поля, она ляжет и посмотрит наверх. Потом закроет глаза и вытянет руку – внутри у нее столько боли, но здесь и сейчас она утихает, потому что рядом лежит Беньи, скоро начнется новый хоккейный сезон, и все еще может наладиться. На протяжении всей своей долгой карьеры, во всех ледовых дворцах, на всех чемпионатах страны, чувствуя страх или волнение, она всегда делает то же самое: ложится на спину, вытягивает руку, чувствует, что он рядом. Потому что Беньямин Ович не лежит ни в какой могиле. Беньямин Ович пришел на матч к своей лучшей подружке.

На трибуне сидят вахтер, Суне и Адри, и весь ледовый дворец пахнет цветущей вишней. В эти минуты так легко любить хоккей, потому что хоккей – это не прошлое, это не вчера, это просто следующий шаг. Следующая смена экипировки в раздевалке, следующий матч, следующий сезон, следующее поколение, следующая невероятная секунда, когда то, что мы считали невозможным, становится чудом. Следующий шанс вскочить с сиденья и закричать от счастья. Следующий миг.

Однажды Алисия станет лучшей в мире. Она родом из города с печалью в сердце и насилием в воздухе, и на спине у нее вышито «Ович», она не выходит на лед, она штурмует его. Хотите остановить ее? Попробуйте.

Каждый раз, когда она забивает гол, все, кто любит ее, на несколько сантиметров отрываются от земли, и несколько коротких благословенных секунд кажется, что это стоит всех жертв. Это – вся жизнь. Однажды она вернется сюда и будет учить других детей кататься на коньках. Однажды она сама станет Человеком-пауком и Чудо-женщиной.

Ее век станет нашей самой лучшей, самой любимой, самой рассказываемой историей. А это, черт подери,