Уже смеркалось, когда мы вошли во внутренний двор замка и открыв массивную железную решетку, спустились в так называемые казематы — извилистые и мрачные подземелья, скупо освещенные редкими, тускло мерцающими лампами. Мы остановились возле каменного изваяния. То был спящий крепким сном Хольгер-Датчанин — легендарный герой, просыпающийся, согласно древнему поверью, когда Дании грозит опасность. Я не знаю, проснулся ли Хольгер-Датчанин в час, когда на датскую землю обрушилось гитлеровское нашествие. Но хорошо известно, что другой, в ту пору еще молодой — Херлуф-Датчанин — в это страшное для его родины время бодрствовал, а его сатирические рисунки, бичевавшие захватчиков и их приспешников, заняли потом почетное место в музее датского Сопротивления.

Там же, в Дании, несколько лет спустя, была у нас еще одна встреча с Бидструпом, сопровождавшаяся забавным эпизодом.

С председателем Всесоюзного общества дружбы с зарубежными странами Зинаидой Кругловой мы прилетели в Копенгаген на торжественное открытие Дома датско-советской дружбы. На этом торжестве был, разумеется, и Бидструп. Мы с ним тепло встретились, и он пригласил нас приехать через день в его маленькую усадьбу. Через день, утром нам в гостиницу позвонил из нашего посольства встревоженный атташе по культуре и сообщил Кругловой следующее: он позвонил в Аллеред Бидструпу, что мы предполагаем быть у него к 10 часам, а Бидструп ответил, что будет ждать нас между часом и двумя.

— Понимаете, Зинаида Михайловна, ломается вся программа. Ведь к двум часам мы должны быть на выставке греческих древностей.

— Странно, очень странно, — с неудовольствием сказала Круглова. — Что это ему вздумалось? Это даже невежливо.

Чем-то заняв ближайшие два часа, мы наконец двинулись в Аллеред. Въехав во двор, мы увидели Бидструпа с супругой, сидевших на скамейке у входа в их уютный одноэтажный домик. Объясняться уже не было времени, и вместе с супругами Бидструп мы поехали на выставку древностей. В удобный момент Бидструп отвел меня в сторону и сказал:

— Послушай, у вашего атташе по культуре нет ни малейшего чувства юмора. Он позвонил мне утром, что вы собираетесь приехать к десяти часам. А я, зная ваши советские обычаи, пошутил, что, если вы собираетесь к десяти, то я буду вас ждать к часу. Оказывается, он понял это буквально.

Я тут же подошел к Кругловой.

— Зинаида Михайловна, оказывается, было чистое недоразумение. Бидструп вовсе не ломал программу. Он просто пошутил, зная советскую манеру, что если уславливаются к десяти, то приезжают к часу.

— Пошутил, пошутил… Вот вам и результат этих шуток. Надо знать, с кем шутишь, — проворчала Круглова и сердито посмотрела на Бидструпа.

…Приезжая в Москву, Бидструп был здесь, пожалуй, больше «как дома», чем в родном Копенгагене. Неизменный и почетный участник всех мероприятий, выставок, собраний, связанных с сатирическим искусством. Он всюду — «персона грата», неизменный председатель жюри на всех международных выставках «Сатира в борьбе за мир». Ему вручается второй советский орден — «Дружба народов». Одновременно растет и крепнет наша личная дружба. Помню, как-то будучи у меня в доме, он очень заинтересовался красивыми разноцветными солдатиками, которые искусно мастерил из пластилина мой десятилетний внук Витя и — надо это себе представить! — расположившись вместе с внуком на полу, стал играть с ним в солдатики.

… Последние наши встречи с Бидструпом были, увы, омрачены трагическими переживаниями, выпавшими на его долю.

Он откровенно со мной ими делился. То недружелюбие, которое почему-то давно окружало его в родной стране, постепенно превратилось в подлинную травлю. С горечью поведал он мне, что не брезгуют и прямой клеветой. Вплоть до того, что объявляют его виновником нелепой смерти жены, погибшей в результате несчастного случая.

…Как не задуматься над горьким парадоксом — почему в биографии талантливого, доброго, достойного человека, чье чудесное творчество дарило миллионам людей радость искреннего смеха и веселого настроения, оказалось столько тяжелых, драматических личных переживаний.

И я думаю об этом, перелистывая проникнутые обаятельным добрым юмором страницы альбомов с его неподражаемыми комическими сценками. Почти на всех этих альбомах теплые дружеские надписи их автора. Они мне очень, очень дороги.

Жан Эффель не уступал Херлуфу Бидструпу ни в таланте, ни в остроумии, ни в мастерстве. Но по характеру и стилю они были друг другу полной противоположностью. Степенный, неторопливый, сдержанно-сосредоточенный Бидструп и по-французски горячий, экспансивный, говорливый, неугомонный Эффель.

Стремительно, ярко, весело, азартно вошел Жан Эффель в сатирическое искусство нашей планеты. С тех пор прошло больше полувека, а я и сегодня отлично помню радостное впечатление от первого знакомства с опубликованными в советской печати рисунками молодого Эффеля, подкупавшими своей милой непосредственностью и простотой, свежим, неожиданным и озорным восприятием окружающего мира. Нельзя было не поддаться очарованию этих уморительных, чуть-чуть стилизованных под наивную инфантильность, остроумно придуманных комических сценок с их оригинальным графическим почерком — твердой и упругой линией, замыкающей каждую фигуру в лаконичный и четкий контур, живо и выразительно передающий динамику и характер персонажей. Забавно было и то, что буквально на каждом рисунке, независимо от сюжета, неизменно фигурировали, подобно неким геральдическим знакам, обязательные атрибуты: маргаритки, бабочки, улитки, паучки и птички. Забавно была сделана даже подпись художника в виде круглого цветочка — маргаритки — из букв, составляющих имя и фамилию автора.

Помню, как много лет спустя за дружеским застольем (это было во время нашей встречи с Жаном Эффелем в Москве), я шутя сказал:

— А тебе, Жан, очень повезло, что жену твою зовут Маргаритой — этот цветок так легко рисовать. А что если бы ее имя было Роза или Лилия?

— Что ты! — смеясь, воскликнул Эффель. — Я только потому и женился на ней, что она Маргарита! На Лилии или Розе я бы не женился!

А был как-то и такой разговор.

— Когда будешь в Париже, Борис, обязательно приходи ко мне. Мой адрес — дом семь, улица Бонапарта.

Я рассмеялся.

— Что тут смешного? — удивился Эффель.

— Смешное совпадение: мой адрес в Москве — дом семь, проспект Кутузова.

Из года в год рос успех Эффеля. Вскоре творчество его завоевало популярность во всем мире. Но если вначале он казался художником «чистого юмора», этаким, как писали, симпатичным, безобидным «светлячком», то очень скоро обнаружилось, что молодой карикатурист-самоучка обладает не только добродушным и обаятельным юмористическим дарованием, но и не в меньшей степени вооружен едкой и злой иронией, владеет точным и неотразимым сатирическим ударом. Оказалось, что в лице Эффеля прогрессивная политическая карикатура приобрела первоклассного, не знающего устали и промаха бойца, беспощадно бичующего фашистов, реакционеров, мракобесов, расистов.

В этом маленьком хрупком человеке жил несокрушимый мужественный дух, проявлявший себя не только в художественном творчестве Эффеля, но и в событиях его жизни. Смелым солдатом был младший лейтенант разведки Франсуа Лежен (подлинные его имя и фамилия, а псевдоним Эффель — это сочетание его инициалов Ф и Л во время Второй мировой войны — в те дни, когда пресловутая «странная война» между Францией и Германией превратилась в настоящую. Именно тогда за выполнение опасного задания, порученного командиром полка, Эффель получил боевую награду — орден «Военный крест».