…В повседневной работе над сатирическими рисунками и плакатами, в заседаниях секретариатов и редколлегий, в клубных и юбилейных мероприятиях, в текущих заботах, проблемах, неприятностях, а иногда и радостях, мчались годы, и как-то незаметно подкралось восьмидесятилетие. Дата — серьезная, ответственная, которую не скроешь. Со стороны государства она была отмечена вторым орденом Ленина, со стороны Союза художников — устройством моей персональной выставки, первой и единственной. Банкета я, в отличие от своего семидесятилетия, не устраивал. Но в Академии художеств имело место довольно скромное мое чествование, на котором меня поздравлял и приветствовал вице-президент Академии Федор Решетников.

Мне не раз приходилось видеть Федора Павловича Решетникова на всевозможных творческих встречах, вечерах, сессиях и других, как принято говорить, мероприятиях, где обсуждаются вопросы искусства, сталкиваются мнения, завязываются жаркие споры. Решетников, насколько я заметил, не большой любитель ораторствовать с трибуны и обычно располагался где-то возле нее. Но в руках у него — неизменные блокнот и карандаш. Зоркий глаз художника всегда нацелен на кого-нибудь из выступающих или слушающих. А я, в свою очередь, незаметно наблюдаю за Решетниковым. Это очень интересно: он бросает быстрый взгляд на «объект» и делает неторопливое движение карандашом в блокноте. Быстрый взгляд — неторопливый штрих. Взгляд — штрих, взгляд — штрих… Глядя на Решетникова, я понимал, что зарисовки эти носят характер юмористический — об этом достаточно красноречиво говорили его чуть-чуть прищуренный лукавый взгляд и легкая скользящая улыбка, — но никак не подозревал, что присутствую при начале большой и интересной работы — целого цикла сатирических портретов, с которыми Решетников неожиданно для многих выступил потом на двух очередных академических выставках и снова показал на своей персональной выставке.

Я вспоминаю впечатление, которое произвели эти работы на зрителя, и не погрешу против истины, если скажу, что решетниковские шаржи дерзко оттеснили тогда на задний план многие серьезные портретные работы. Должен оговориться, что неожиданность такого яркого выступления Решетникова-сатирика была только кажущейся. Ведь уже самые первые страницы творческой биографии художника были связаны с карикатурой и плакатом: еще юношей принимал он деятельное участие в осуществлении сатирических агитационных росписей железнодорожного клуба на станции Гришино, а впоследствии систематически печатался в «Крокодиле», «Безбожнике у станка» и других сатирических изданиях 20-х годов.

Чувство юмора — драгоценное свойство человеческого характера. Но мне думается, что это качество становится во сто крат дороже, если проявляется в ситуации, когда людям совсем-совсем не до смеха, когда оно способно вселить в окружающих бодрость, поднять настроение, прогнать уныние. Именно такую великолепную проверку действием прошел решетниковский юмор в экстремальной ситуации — на легендарной челюскинской льдине, когда веселые, бесхитростные и чуть-чуть озорные рисунки Решетникова в знаменитой стенгазете полярного лагеря О. Ю. Шмидта «Не сдадимся!» стали для участников экспедиции, пожалуй, не менее нужными и ценными, чем любой витамин, подкрепляющий человеческий организм. Энергичный студент Федя Решетников пробрался «зайцем» на ледокол «Сибиряков» и стал потом полноправным членом экипажа этого ледокола, а затем и легендарного «Челюскина».

Один из участников челюскинской эпопеи вспоминал впоследствии:

«Свои рисунки Решетников выполнял в поистине нечеловеческих условиях. Ему приходилось рисовать или сидя на корточках, сгорбившись, или лежа на животе. Несмотря на это, они были хорошо исполнены. Лагерь Шмидта восторженно реагировал на рисунки и карикатуры».

Замечательно, что заряд остроумия и веселости сохранился в этих рисунках Решетникова и по сей день. И сегодня, больше чем шестьдесят лет спустя, мы смеемся от всей души, разглядывая такие сделанные в обстановке серьезной опасности зарисовки, как «Отто Юльевич проводит беседу», «После ухода челюскинцев», «Страшная встреча» и другие. Такова неувядаемая сила юмора, меткой и умной шутки.

Помню, как по поручению Московского союза художников мы выехали навстречу поезду с возвращавшимися челюскинцами, на какой-то станции нашли в вагоне Федю Решетникова и торжественно вручили ему ордер на отдельную творческую мастерскую, которой он тщетно до того добивался.

Однако Решетников умеет не только добродушно шутить, но и беспощадно разить врага гневной, обличающей сатирой. Он проявил эти качества в годы Великой Отечественной войны: будучи военным корреспондентом — художником севастопольской газеты «Красный черноморец», неутомимо создавал метко бьющие по гитлеровцам карикатуры, плакаты, листовки. Сатира Решетникова, как и многих других художников-фронтовиков, сражалась на переднем крае нашего изобразительного искусства, внося свой вклад в великое дело Победы.

И все же Решетников не стал карикатуристом-профессионалом. Им владели другие творческие интересы, влекли к себе безграничные художественные горизонты живописи — ее колористические и композиционные возможности, эстетика цвета и пространства, отражение красоты окружающего мира ее специфическими средствами. И художник, обратившись сначала к пейзажу, портрету, натюрморту, приходит затем в ту творческую область, которая принесла ему всенародную славу — в жанровую живопись.

Вряд ли есть необходимость напоминать о таких созданных художником жанровых полотнах, как «Прибыл на каникулы», «Опять двойка», явившихся прекрасным свидетельством глубокого проникновения в каждодневные события будничной жизни людей, тонкого и безошибочного раскрытия душевного мира нашей детворы. Детский цикл произведений Решетникова по праву вошел в число любимейших картин народа, радуя уже не одно поколение зрителей. Здесь во всей силе сказалось тяготение художника к той светлой и задушевной тематике, которую я назвал бы словами замечательного нашего детского писателя Льва Кассиля: «Дорогие мои мальчишки». Вихрастые и озорные, неугомонные и обаятельные, веселой шумной гурьбой ворвались они в творчество Решетникова и, встреченные им с добрым гостеприимством, расположились в его картинах уверенно, по-хозяйски, со всеми своими ребячьими затеями и играми, радостями и огорчениями.

Решетников стал знаменитостью. Из года в год продолжалось его возвышение, его избирали в правление Союза, его избирали в Академию художеств, где впоследствии он стал вице-президентом. Конечно, он был мало заметен и оставался в тени другого вице-президента, громогласного, величественного и самоуверенного Владимира Кеменова, но Федю Решетникова все любили. Ему охотно прощали и присущий ему маленький недостаток — талантливый, находчивый, уверенно целеустремленный в своем творчестве, он был до смешного беспомощен, когда надо было публично сказать несколько слов. В красноречии природа ему начисто отказала. Иногда это доходило до курьеза. Начав, бывало, о чем-то по необходимости говорить на собрании и долго путаясь в бесконечных «так сказать», «значит» и «э-э-э…», он, в конце концов, сконфуженно умолкал, безнадежно махнув рукой.

С именем Решетникова связана и, по-моему, не совсем справедливо, история с так называемой Бульдозерной выставкой в Измайлове, когда работы группы живописцев-авангардистов были разгромлены милицией и одетыми в штатское людьми при содействии бульдозеров. Эта неприличная и, прямо сказать, варварская акция наделала немало шума и отнюдь не способствовала престижу нашей страны за рубежом. По поводу выставки в Измайлово в одной из московских газет появилась статейка, резко и недоброжелательно критиковавшая деятельность художников-авангардистов, обвиняемых в посягательстве на высочайше утвержденный «соцреализм». Под этим стояла подпись вице-президента Академии художеств Решетникова.