– Это все, что ты можешь предложить?

– Таков закон, – ответил ребе Ашер.

Это было в 335 году, когда каменотес стал высекать изображения на перемычке над западной дверью главного фасада, и, когда он работал, Менахем держался рядом с ним, слушая объяснения отца, как важно то, что он делает.

– Я представляю, что винные лозы растут прямо из земли, прорастают сквозь пол синагоги и тянутся по стене, где и приносят нам гроздья. Четыре грозди. По восемь виноградин в каждой из них. Их хватит на два стакана вина – один тебе, а другой мне.

– И пальмы тоже растут сквозь каменный пол, да?

– Конечно. И они приносят нам сладкие финики, чтобы есть их вместе с вином.

– А эта маленькая повозка? Она проедет через двери?

– Ее галопом везут белые лошади.

– Что в ней, в этой повозке?

– Закон, – сказал Иоханан. Он настолько прикипел всей душой к синагоге, которую строил, к этой тюрьме белого известняка, которая держала его в своих стенах, что обрабатывал большой камень с предельным тщанием, изображая на его поверхности предметы, которые он любил. И когда он наконец водрузил его на место, когда деревянный потолок простерся над колоннами царя Ирода и был завершен фриз с веселыми свастиками и нельзя было отвести глаз от цапель, змей и дубовых деревьев, Иоханан решил, что его работа в Макоре завершена, и подумал, что теперь он может покинуть его. – Я возьму с собой сына и переберусь в другой город. Может, там… с другим ребе.

Но когда пришло время увидеться с ребе Ашером, тот сам пришел к нему и протянул Менахему, красивому одаренному мальчику, которому уже исполнилось десять лет, сладости, купленные в греческой лавке.

– Иоханан, – сказал ребе, – ты не должен покидать Макор. Он стал для тебя домом, и мы ценим тебя. Люди тебя любят.

– Я подумывал… ну, на корабле из Антиохии… может, на Кипр.

– Ты не можешь сбежать, Иоханан. Тут твой дом… и твой закон.

– Закон, которого я не принимаю.

– Разве в Антиохии ты сможешь скрыться от него?

– Я перестану быть евреем, – пригрозил каменотес.

Ребе Ашер пропустил мимо ушей эти безответственные слова и сказал:

– И ты и я – мы оба всегда будем жить в Галилее. И закон, и эта земля не позволяют нам расстаться с ней.

Неожиданно Иоханана осенила идея, имеющая отношение к синагоге, и он решил обсудить ее.

– Когда я работал в Антиохии, мы выкладывали картину из разноцветных камней.

– Картину? – с подозрением спросил ребе Ашер.

– Мы не вырезали ее из камня. Это были горы и птицы, как на стене.

– Из кусочков камня?

– Картину мы выкладывали на полу, – объяснил каменотес, но ребе Ашер не мог представить, о чем он ведет речь, так что Иоханан взял палочку и нарисовал на полу дерево. – Мы выложим его из кусочков камня, – объяснил он.

Как всегда, ребе Ашер преисполнился опасений, что это станет излишним украшением, но он только что так убедительно говорил о законе, так страстно хотел, чтобы каменотес остался в Макоре, что, презрев все свои опасения, одобрил замысел мозаичного пола.

– Но чтобы никаких образов, – предупредил он.

Вот таким образом Иоханан в поисках красоты, которую он сам не понимал, снова заточил себя в Макоре. Когда Менахему исполнилось одиннадцать лет, он стал ростом с отца. Мальчик начал страдать из-за своего положения отщепенца, и Иоханан постоянно брал его с собой в путешествия по Галилее, где он искал красные, синие и пурпурные камни. Бродя по сельской местности, они представляли собой странную пару – могучий неуклюжий гигант и его стройный красивый сын. Они добирались до далеких горных склонов и разбивали стоянки рядом со скалами, сквозь которые поток проложил себе русло, и, где бы они ни были, отец и сын не только находили цветные камни, но и проникались чудесами Галилеи, земли, где красота жила испокон веков. Пересекая болота, они видели цапель, стоящих на одной ноге, и чаек, которые залетали сюда с моря; Менахем нашел заросли камыша и с радостью играл с их пушистыми, как кошачьи хвосты, соцветиями, пока его отец молча наблюдал за шакалами и лисами.

К двенадцати годам Менахем стал тонким и гибким мальчиком; отец же продолжал оставаться таким же неуклюжим. Иоханан привел рабочих в найденные им места, где те стали вырубать плоские пластины цветного камня и доставлять их в Макор. В каменоломне отцу и сыну довелось увидеть глубинное сердце их земли, когда из нее появлялись осколки камня и приходилось перерубать и отбрасывать корни огромных деревьев, добираясь до ценных слоев цветного камня. Теперь они знали, как выглядит изнутри земля Галилеи, которая открывала им свои потаенные глубины. За пыльной завесой они видели красоту долин, искрящиеся потоки, текущие с холмов или горных перевалов, которых им еще не доводилось видеть, и из этих разнообразных пейзажей Иоханан упорно создавал свою мозаичную картину. Он решил изобразить ни больше ни меньше как душу Галилеи, и все время перед ним представали ее неясные образы, которые наконец должны были обрести цельность. Пока он четко видел лишь часть рисунка: в него обязательно будут включены оливковые деревья и птицы, потому что для него они и были олицетворением Галилеи.

Именно в этом, 338 году Менахем, двенадцатилетний сын каменотеса, впервые обратил внимание на Яэль, дочь мельника, которой исполнилось восемь лет. Это случилось, когда жена ребе, взявшись смолоть четыре мешка зерна и доставить их в Птолемаиду греческому торговцу, не смогла найти человека себе в помощь. Она подумала, не позвать ли Менахема, который сможет перелопатить подсыхающее зерно, а потом смелет его меж каменных жерновов. Ему понравилась эта работа, и, когда отец в очередной раз исчез на горной дороге, отправившись на поиски ускользающего пурпурного известняка, он остался на мельнице, и как-то утром, проворачивая жернова, он поднял взгляд и увидел дочку раввина, которая улыбалась ему. Она была красивой девочкой, со светлыми волосами, затянутыми на затылке в конский хвостик, с веселыми, голубыми, как у ее отца, глазами, и она еще не обрела ту враждебность, с которой к Менахему относились ребята постарше.

– Это в тебя они бросают камни? – невинно спросила Яэль, наблюдая, как он работает.

– Да.

– Как тебя зовут?

– Менахем. Мой отец строит синагогу.

– Тот большой и сильный? – осведомилась она, изобразив косолапую походку Иоханана.

– Он рассердится, если увидит, как ты смеешься над ним, – сказал Менахем. Отношение жителей Макора заставило его обрести особую чувствительность.

Яэль осталась с ним, засыпая его кучей вопросов, и все то время, что ушло на четыре мешка, она смотрела, как работает Менахем.

– Отец по-другому крутит камни, – подсказала она ему. – Отец придерживает мешок коленями. – Наконец, когда с четырьмя мешками для греческого торговца было покончено, она вскарабкалась на них и показала Менахему, где он может помыться.